– Я тебе не верю.

Он молчит. Он долго-долго смотрит на меня, но в конце концов произносит:

– Джуд, я не знаю, что с тобой делать. Я тебя люблю, но ты выводишь меня из себя. Ты нужна мне, но твои поступки приводят меня в отчаяние. Я тебя обожаю, но…

– Ты как был идиотом, так им и останешься!

Он встает из-за стола и, нахмурившись, выкрикивает:

– Довольно! Не смей меня снова оскорблять.

– Идиот, идиот, идиот.

Матерь божья, как я себя веду! Но столько дней молчания превратили меня в ураган, сметающий все на своем пути.

Он яростно глядит на меня. А я, осмелев, язвительно заявляю:

– Тебе бы надо сменить имя на мистера Совершенство. Что такое? Ты никогда не ошибаешься? О, нет, сеньор Циммерман же подобен богу!

– Ты можешь заткнуться и послушать меня? Мне нужно тебе кое-что сказать, и я хочу тебя попросить, чтобы…

– Хочешь попросить меня, чтобы я ушла, ведь так? Стоило мне только тебе не подчиниться, как ты уже готов снова выкинуть меня из своей жизни.

Он не отвечает. Мы смотрим друг на друга, как враги.

Я хочу поцеловать его. Я хочу его. Но сейчас не время. И тут открывается дверь, и в кабинете появляется Бьорн с бутылкой шампанского в руках. Он глядит на нас, а я, не дав ему опомниться, подхожу, крепко хватаю за шею и целую в губы. Я просовываю ему в рот язык и замечаю его удивленные глаза. Он не понимает, что я делаю. Оторвавшись от изумленного Бьорна, я гневно гляжу на Эрика и говорю:

– Я только что нарушила твое самое большое правило: с этого момента мой рот тебе не принадлежит.

Надо видеть лицо Эрика. Я знаю, что от меня он такого не ожидал. И на глазах у ошеломленного Бьорна объясняю:

– Я облегчаю тебе задачу. Теперь тебе не нужно меня выбрасывать, потому что я сама ухожу. Я заберу все свои вещи и навсегда исчезну из твоего дома и твоей жизни. Мне тошно. Тошно от необходимости все от тебя скрывать. Тошно от твоих правил. Тошно! – кричу я.

Но прежде чем уйти я дрожащим голосом тихо говорю:

– Я только хочу попросить у тебя о последнем одолжении. Я прошу тебя дать мне возможность воспользоваться твоим самолетом, потому что не хочу везти Труса в клетке в багажном отделении и…

– Почему ты никак не заткнешься? – злобно ругается Эрик.

– Потому что не желаю.

– Ребята, пожалуйста, успокойтесь, - просит Бьорн. – Мне кажется, вы преувеличиваете и…

– Я достаточно молчала, - продолжаю я, обходя Бьорна, и смотрю Эрику прямо в глаза, - четыре дня тебе было все равно, что я думаю или чувствую. Тебя не волновала ни моя боль, ни мой гнев, ни мои переживания. Поэтому не проси меня сейчас замолчать, потому что я не собираюсь этого делать.

Бьорн изумленно за нами наблюдает, а Эрик шепчет:

– Зачем ты говоришь эти глупости?

– Для меня это не глупости.

Напряжение. Мы яростно глядим друг на друга, и мой немец спрашивает:

– Почему ты забираешь Труса?

Я в бешенстве подхожу к нему:

– Что такое? Ты собираешься бороться за опеку?

– Ни ты, ни он никуда не уедете. Забудь об этом!

После этих слов я, подняв подбородок, убираю с лица волосы и цежу сквозь зубы:

– Хорошо. Вижу, что ты не собираешься мне помочь с твоим чертовым самолетом. Отлично! Трус остается с тобой. Я найду способ перевезти его потом, потому что не хочу, чтобы он летел в самолете в багажном отделении. Но, чтобы ты знал, в воскресенье я уезжаю!

– Ну и катись ко всем чертям! Убирайся! – выйдя из себя, орет Эрик.

После этого я выхожу из кабинета, чувствуя, что мое сердце опять разбилось на куски.

Этой ночь я сплю в своей комнатке. Эрик не приходит меня искать. Он не беспокоится обо мне, и это угнетает меня окончательно и бесповоротно. Я добилась того, чего он хотел. Я облегчила ему задачу, сделав так, что ему не пришлось самому вышвыривать меня из своего дома и своей жизни. Лежа с Трусом на пушистом ковре, я гляжу в окно и понимаю, что моя прекрасная история любви с этим немцем только что подошла к концу.

На следующий день, когда Эрик уходит на работу, я чувствую себя разбитой. Хоть ковер и был мягким, спина у меня разламывается. Я захожу на кухню, и Симона, которая еще пребывает в неведении относительно наших с Эриком дел, как обычно говорит мне «доброе утро». В полном молчании я пью кофе, а потом прошу ее сесть рядом. Когда я ей рассказываю, что ухожу, ее лицо сморщивается, и впервые за все то время, что живу здесь, я вижу, как эта женщина безутешно плачет. Она меня обнимает, а я обнимаю ее.