На следующий день я просыпаюсь в постели одна. Меня это не удивляет, но когда я спускаюсь на кухню, и Симона мне сообщает, что хозяин уже уехал на работу, я негодую. Ну почему именно сегодня меня угораздило так долго спать?

Я провожу этот день с Флином и изо всех сил стараюсь не сорваться. Мальчик стал раздражительным. У него болит рука, и поэтому он отвратительно ведет себя со мной.

Отчаявшись, я усаживаюсь вместе с Симоной смотреть «Безумие Эсмеральды». В этой серии Луис-Альфредо Киньонес, возлюбленный Эсмеральды Мендосы, решил, что она изменяет ему с Ригоберто, молодым человеком, который служит конюхом в Альконес-де-Сан-Хуане. Когда эта часть подходит к концу, мы с Симоной расстроенно смотрим друг на друга. Как можно было закончить на таком месте?

Эрик не заезжает домой пообедать, он возвращается с работы поздно вечером и, увидев меня, не целует. Он приветствует меня сухим кивком головы и уходит к племяннику. С ним он ужинает, а когда приходит время спать, повторяет то же самое, что сделал прошлой ночью. Мой немец отворачивается и не разговаривает со мной. Не обнимает меня.

Так продолжается несколько дней. Он со мной не разговаривает. Не глядит на меня. А в четверг к моему немалому удивлению Эрик заходит за мной в мою комнатку и резко бросает:

– Нам надо поговорить.

Уф! Как недобро звучат эти слова, как губительно, но я соглашаюсь.

Эрик указывает мне, чтобы я проходила в его кабинет, а сам идет навестить племянника. Я делаю то, о чем он просит. Я его жду. Жду больше двух часов. Он меня провоцирует. Когда он заходит в кабинет, я уже нахожусь на грани нервного срыва. Он садится за свой стол и, развалившись в кресле, смотрит на меня так, будто давно не видел.

– Начинай.

Раскрыв от удивления рот, я гляжу на него и тихо говорю:

– Начинать?

– Да, начинай ты. Я тебя знаю и вижу, что тебе есть что сказать.

Выражение моего лица молниеносно меняется. Иногда его бахвальство выводит меня из себя, и тогда я выкладываю ему все, что накопилось у меня на душе.

– Как ты можешь быть таким холодным? Ради бога! Уже четверг, а ты не разговариваешь со мной с субботы. О, боже! Да я с ума сходила. Возможно, ты больше никогда мне и слова не скажешь? Будешь мучить? Собираешься распять и наблюдать, как я перед тобой истекаю кровью? Холодный…, холодный… вот ты какой: холодный немец. Вы все одинаковы. У вас нет чувства юмора. Когда я рассказываю шутку, вам не смешно, если я стараюсь быть милой, думаете, что я флиртую. В каком мире мы живем? Мне скучно, скучно! Как ты можешь быть таким…, таким… идиотом? – ору я. – Я сыта по горло! По горло! В такие моменты я не понимаю, что мы с тобой делаем вместе. Мы, как огонь и лед, и я устала противостоять тебе, когда ты пытаешься заморозить меня своей чертовой холодностью.

Он молчит и просто смотрит на меня, а я продолжаю:

– Твоя сестра Ханна умерла, и ты заботишься о ее сыне. Думаешь, она бы одобрила то, что ты с ним делаешь?

Эрик тяжело вздыхает.

– Я не была с ней знакома, но судя по тому, что мне о ней известно, уверена, что она бы научила Флина всему, что тебе так не нравится. Как недавно сказала твоя сестра, дети познают мир. Они падают, но вновь поднимаются. Когда же поднимешься и ты?

– Что ты имеешь в виду? – гневно шепчет он.

– Я говорю о том, чтобы ты перестал бояться того, что еще не произошло. Чтобы ты позволил жить остальным и понял, что не всем людям нравится одно и то же. Чтобы ты осознал, что Флин – ребенок и должен научиться тысяче разных вещей…

– Хватит!

Я складываю руки вместе. Я очень переживаю и, заметив по его лицу, что он со мной не согласен, спрашиваю:

– Эрик, неужели ты не скучаешь по мне? Не тоскуешь?

– Да.

– Так в чем же дело? Ведь я же здесь. Прикоснись ко мне. Обними. Поцелуй. Чего ты ждешь? Что тебе нужно, чтобы поговорить со мной и попытаться искренне меня простить? Черт! Я же никого не убила. Я – человек и совершаю ошибки. Ладно, ты прав на счет мотоцикла. Я должна была тебе рассказать. Но давай-ка посмотрим, разве я запрещала тебе заниматься стрельбой? Нет, верно? А почему я тебе не запрещала, несмотря на то, что ненавижу оружие? Я отвечу, потому что я тебя люблю и уважаю твои увлечения, даже если они мне не нравятся. Что касается Флина, ты меня предупредил, что никакого скейтборда, но мальчику очень хотелось. Ребенку нужно было научиться делать то же, что умеют его товарищи, чтобы показать тем, кто называет его узкоглазым трусом и пугливым кроликом, что он может стать одним из них и иметь этот чертов скейтборд. Да, и это не говоря уже о том, что ему нравится в классе одна девочка, и он хочет произвести на нее впечатление. Разве ты об этом не знал?

Он отрицательно качает головой, и я продолжаю:

– Теперь про твою мать и сестру. Они просили меня, чтобы я тебе ничего не рассказывала, чтобы я хранила их секрет. И вот вопрос: когда мой отец молчал о том, что ты купил дом в Хересе, я тоже должна была на него обидеться? Должна была бросить в него камень? Да ладно, ради бога… Я всего лишь сделала то, что делают во всех семьях: хранила маленькие секреты и старалась помочь. И наконец про Бетту. Боже, как вспомню о том, что она прикасалась к тебе под самым моим носом, с ума схожу от злости. Я бы ей руки повыдергала, потому что…

– Замолчи! – разгорячившись, орет Эрик. – Я уже достаточно наслушался.

Это выводит меня из себя, и молчать я уже не способна.

– Ты ждешь, что я уйду, правда?

Его удивляет мой вопрос. Я его знаю и вижу это по его глазам. И не дав ему ответить, потому что уже близка к истерике, спрашиваю еще:

– Почему ты сказал Флину, что, возможно, я отсюда уеду? Вероятно, потому что собирался попросить меня об этом и уже готовил к этому ребенка?

Эрик удивлен.

– Я такого не говорил. О чем ты?