А почему бы и нет? Мана подавила всхлип, используя всю силу воли и способность справляться с травмами, привитую ей в детстве.

Люди были ужасны. Они ненавидели и убивали друг друга, да и себя. Что такого надо было помнить? Почему она должна была помнить?

Это была его причина? Просто помнить кучку дохлых безумцев, с которыми она даже не встречалась? Почему он не мог? Боже, кто-нибудь, что-нибудь, заставьте его держать это при себе. Заставьте забрать свои слова и продолжить притворяться мучеником, быть человеком, с которым она могла делать вид, что знает, как обращаться.

Значит, он хотел умереть. Что делало его таким особенным? Он сказал, что заслуживал этого, и теперь он хотел убежать? Почему она вообще верила, что он повзрослел?

Один раз он уже пытался убежать и не смог. Обречён жить даже после вскрытия вен. Кровь оставалась внутри него. Был ли он сейчас человеком? Был ли он им когда-нибудь?

– Мисато сказала мне ещё кое-что, - прошептал Синдзи. Шёпот был не для того, чтобы придать важности его словам, или заставить её почувствовать важность того, что её выбрали слушателем. Это была тщетная попытка позволить ей не слушать, даже хотя и его голос был наполнен уступкой.
– Есть последний Ангел. Человечество было создано по образу и подобию божьему. И богом, создавшим человечество, была Лилит. Люди были рождены из Второго Ангела. Люди - это Восемнадцатый Ангел.

– Прекрати, - захныкала Мана. Она закрыла лицо руками и начала качаться взад-вперёд.
– Прекрати, прекрати, прекрати, пожалуйста.

Я убиваю её. Какая теперь разница?

– Я не хочу, чтобы вы думали, что знали меня, или что произошло, или думали, что я помогал кому-то, чтобы вы могли помогать другим. Кто-то... однажды сказал мне, что правд на Земле столько же, сколько и людей, но только одна - твоя. Это так, но моя правда влияет на все остальные.

Я не могу быть на свободе вот так. Я не могу безопасно жить вне клетки. Однажды кто-то просто заставит меня сделать плохое решение. То, что я сделал в Токио-2, тому достаточное доказательство. Единственное, на что я когда-либо был способен, - это причинять людям боль. С тех пор, как я был ребёнком, единственным мои способом поддерживать жизнь было забирать её у остальных.

как сейчас.

– Но вы не похожи на меня. Вы хороший человек. Вы должны жить. Даже если это больно, пока... пока вы живы, у вас есть шанс на счастье. Вот что у вас должно быть, пусть даже и шанс. Я не заслуживаю этого, в отличие от вас. И если всё это знает хороший человек, он не использует это для того, чтобы ранить других, как я.

Даже когда я умру или меня вновь заставят делать ужасные вещи и сведут с ума, кто-то должен помнить. Вот почему я рассказал вам.

Мисато заставила его помнить и заставила жить. Это же было правильно? Она верила в это и он должен был. Даже если она умерла за это, она всё сделала правильно. И то, что он делал сейчас - он должен был верить, что это правильно. Первое, что он когда-либо сделал правильно.

Он знал, что она не должна умирать. Только его должна была постигнуть такая судьба. И хотя он плохо жил с этим знанием, он всё же жил. Но она была сильнее его. Сильнее. Это не сломит её, как то произошло с ним.

Он привык к вине. Он прожил с ней бесконечно долго. Даже в таком случае

Прости, Аянами, Каору, Аска, отец, мать. Прости, Мисато, все, Мана...

– Простите, - за то, что ранил тебя, за то, что убил тебя, за то, что был самим собой.
– Простите.

"Я не могу жить, не после всего этого".

– Простите, - вырвалось у Маны.
– Это всё, что ты можешь сказать? "Простите"? Если ты ищешь прощения...
– она закрыла глаза, чтобы он исчез.
– Боже. Я... я не могу. Я не могу... жить с этим. Я не могу жить с этим...

В первый раз в жизни она отчётливо поняла, что совершенно не хотела умирать. Даже со знанием, превратившим её сердце в руины, она была не готова. Не сейчас, когда она знала, что ждет её. До этого, даже будь оно непостижимо, о существовании после смерти никто не знал. Порой было страшно, но она знала, что, став седой и дряхлой, она примет это, потому что оно было неизбежной финальной частью жизни. Но теперь, столкнувшись с этим странным отвратительным искусственным морем ничего, её парализовал ужас. Если это - всё, что ожидает каждого, то всё, что люди делают и говорят было бессмысленным. Если это ожидало всех, то тогда

– Тогда...
– Мана издала короткий прозвучавший больным смешок, звук, соединявший в себе всё её замешательство, панику и ослабевавшее понимание реальности.
– Тогда в чём смысл? Жизни, существования? После всего, что ты сказал мне, в чём смысл?

Он отвернулся сильнее, словно стыдился того, что скажет сейчас, что ещё больше уничтожит её. Она больше не могла видеть его лицо.

– Нет смысла, - сказал Синдзи. Сейчас он говорил быстрее, увереннее.
– Жизнь лишена смысла. Нет Бога, присматривающего за нами. Ничто не имеет значения. Единственное, что имеет хоть какую-то ценность - это то, как отчаянно люди цепляются за жизнь, и память о тех, кто был до нас. Забывать людей - то же самое, что убивать их. Всё, что мы можем делать, - это помнить мёртвых и пытаться сделать их жертвы менее бессмысленными. Потому что наиболее вероятно, что после смерти нас ожидает пустое бесконечное море несуществ, которое я создал из-за моей глупости, извращённости, незрелости и бесконечного идиотизма. Вот и всё, - он закрыл глаза.
– Вот и всё, что у нас будет. Нет великой тайны бытия. Нет смысла.

Фургон продолжал ехать.

***

Фургон остановился.

Это не было похоже на их предыдущие остановки. Колеса завизжали и, несомненно, лишились большей части их оболочки на шипастой дороге. Они услышали, что остальные машины остановились так же, и вскоре люди выкрикивали слова, громкие, как выстрелы. Ноги затопотали по асфальту. Двое в фургоне никак не отреагировали.

Синдзи и Мана молчали уже почти десять минут. Этого всё ещё было недостаточно, чтобы усвоить всё рассказанное ей. В последний раз это разрушило его восприятие ею. Не просто его действия, а факт, что он так свободно рассказал ей всё. Почему он сделал это?