Шрифт:
— Ничего, что я немного похозяйничал? — папа улыбнулся и, усадив меня за стол, тут же поставил тарелку с картофелем по-французски — его коронным блюдом. — Конечно, я в тебе не сомневаюсь, готовить ты умеешь, но лучше ведь, если о тебе позаботится кто-то другой?
— Ты не кто-то другой, — я улыбнулась, правда момент испортило позорное шмыганье носом. — Ты мой папа, единственный и любимый.
Утро наступило слишком быстро, а ведь мне снился такой хороший сон. В нем мы втроем — мама, папа и маленькая я — ходили в аквапарк, а потом гуляли по проспекту, на котором устраивали выставки молодые художники. Они за символическую плату рисовали прохожих, и одна из них, совсем еще девочка в забавном вязаном рыжем шарфике с мордой лисицы, сама попросила нарисовать такую счастливую семью.
Я открыла глаза и тут же уткнулась взглядом в висящую напротив кровати картину кисти не слишком известной художницы: мама обнимала одиннадцатилетнюю меня, и мы обе улыбались счастливо-счастливо. Мой сон был просто сном: папа так и не выполнил своего обещания сводить меня в аквапарк, а уехал, ничего толком не объяснив, и мама водила меня гулять одна. И только сейчас я заметила, что в глазах мамы, нарисованных слишком реалистично, залегла грусть.
— Ты уже проснулась? — раздался с кухни папин голос, а вместе с ним и соблазнительный запах кофе и оладий. — Умывайся и иди завтракать.
— Да, пап, — ответила я, но сначала заглянула на кухню за кофе, а уже потом поплелась с чашкой в ванную. И продиктовано это было не только любовью к этому ароматному напитку. Дело в том, что уже года четыре у меня гипотония, а в числе прочего она вызывает большие трудности при подъеме, так что без хотя бы глотка кофе я буду бродить скорее призраком, чем более-менее живым человеком. А таскать чашки с собой в ванную — привычка, которую ни мне, ни маме так и не удалось искоренить. Впрочем, мы уже привыкли, а вот у папы это вызвало смех. Впрочем, дело в моем внешнем виде в целом: все еще закрытые глаза, растрепанные две косы, пижама с какими-то неведомыми зверьками и неизменные радужные мишки-тапочки.
— Доброе утро, — промямлила я, усаживаясь на стул с ногами. — Можно мне еще кофе? Иначе я прямо тут усну, и ты меня не разбудишь еще как минимум пару часов, — и, в подтверждение своих слов, широко зевнула. Нащупав на подоконнике, сидеть возле которого я любила больше всего, пульт, я включила телевизор на первый попавшийся канал. Шли новости, причем сейчас как раз начинался новый репортаж.
«Вчера прошло первое заседание по делу об убийстве Евгения Новикова, сына депутата облсовета Степана Павловича Новикова, — говорила ведущая, красивая женщина за тридцать в дорогом костюме. — Напоминаем, что убийца был схвачен месяц назад, а две недели назад милиция вышла на заказчика — бизнесмена Олега Андреевича Трубачева. Как известно, адвокатом заказчика стал Константин Воронцов, глава крупнейшей в городе коллегии адвокатов. Материал из зала суда предоставит Евгения Кошевая».
Изображение студии исчезло, на его место пришел вид на здание суда, на фоне которого стояла миловидная блондинка лет двадцати пяти с микрофоном в руках. Позади толпились люди, их пыталась разогнать милиция. В общем, ничего нового и интересного. Но вот скажите мне на милость, зачем же так резко выключать телевизор?
— Пап? — я с неприкрытым удивлением посмотрела на отца, всего пару секунд назад резко выхватившего у меня пульт. Тут же пришла в голову мысль, что вот он, случай узнать хоть что-то, и я не упустила шанса этим случаем воспользоваться: — Скажи, вы с Константином Воронцовым ведь знакомы?
— С чего ты взяла? — выдал невероятно оригинальный ответ папа, заметно побледнев.
— Пап, вы как-то при мне разговаривали в школе, — напомнила я, чуть нахмурившись. — И я уже не маленькая наивная девочка, которую может обмануть притворное удивление.
— Это я заметил, — папа улыбнулся, и за эту улыбку я готова была простить любые недомолвки и тайны — но вовремя одернула себя. — Ты очень выросла с тех пор, как мы виделись в последний раз. Во всех смыслах. Но, к сожалению, я все равно не могу ответить тебе ничего интересного. Мы с Константином знакомы, но встречались лишь раза три, может чуть больше. А вот с его женой Машей… — отец замолчал и улыбнулся так, как улыбалась мама, вспоминая свои юношеские годы. — Мы учились на одном факультете, только я на два курса старше. Кстати, твоя мама была с ней в одной группе, они даже неплохо общались. А потом сначала она вышла замуж, потом я женился на Лене, родилась ты, а у Маши, еще раньше, сын. Общение медленно сошло на нет, а тогда, пять лет назад, когда ты присутствовала при нашем с Константином разговоре… Это был месяц со дня смерти Маши — ее убил какой-то наркоман.
Я едва не уронила чашку. Маму Димы убили? Подумать только… А я не просто не знала, не удосужилась даже поинтересоваться. И могла ведь, дура, в разговоре задеть тему его мамы… Идиотка ты, Беликова, при всем своем интеллекте.
— Рит, ты в порядке? — оказывается, папа уже не первый раз пытался воззвать ко мне, и теперь щелкал пальцами перед лицом. Я встрепенулась и словно бы очнулась от осознания… чего? Того, что у Димы не такая уж и хорошая жизнь? Или того, что мои проблемы и беды гораздо меньше, чем его? Безусловно, и этого тоже, но не только. Я ведь раньше никогда не задумывалась о том, как живет Воронцов, что происходит в его семье, лишь видела сына успешного адвоката, у которого есть если не все, то многое. Нет, конечно, я не воспринимала его как, скажем, тех же моих обеспеченных одноклассников, но никогда не задумывалась над тем, что же происходит там, куда допускают только самых близких. А еще я вдруг подумала, что не смогла бы пережить потерю мамы.
— Рита, очнись, — требовательно повторил отец, и теперь в его голосе появилось недюжинное беспокойство.
— Просто я знаю Диму Воронцова, — наконец-то ответила я, одним глотком опустошая чашку с только что заваренным кофе. — Мы с ним учимся в параллельных классах. Никогда бы не подумала, что он потерял маму…
— Ты с ним знакома? — в тоне отца послышалось беспокойство и что-то сродни тому, что было в голосе мамы — но гораздо в меньшей степени. Что, черт побери, вы все от меня скрываете?!