Песни
вернуться

Клячкин Евгений Исаакович
Шрифт:

Сигаретой опиши колечко…

Сигаретой опиши колечко, спичкой на снегу поставишь точку. Что-то, что-то надо поберечь бы, а не бережем — уж это точно. Обернется золотою рыбкой, захочу — шутя поймаю шапкой. Кажется вначале просто гибкой, приглядишься — оказалась шаткой. Э, да что там ждать — скорее в норку! Отложи до завтра все догадки. Что ты скажешь — маленькая горка, а такая трудная повадка! Сигаретой опиши колечко, спичкой на снегу поставишь точку. Что-то, что-то надо поберечь бы, но не бережем — уж это точно!.. 18 апреля 1964

Следы

Следами выбита дорога длиною в сотни долгих лет. Следы… следы — о, как их много! Я в чей-то попадаю след. Вот сын аптекаря из Бреста. Вот юный венский музыкант… Да разве есть такое место, где спрос на ум и на талант?! И старый сказочник из Кельна спешит зачем-то в Амстердам — всегда оттуда, где нам больно, всегда — неведомо куда… Среди домов, пронзивших небо, где реки золота текут, где хватит всем питья и хлеба и где с тобою нас не ждут, среди подстриженных лужаек под сенью сонных облаков один из тысяч попрошаек — скажи, ты к этому готов? Но есть еще клочок надежды — господний сладостный плевок. Одни крушенья там найдешь ты — я б тоже плюнул, если б смог. Здесь речь взрывается картаво, как и две тыщи лет тому, и как к воде — цветы и травы, в нас что-то тянется к нему. Как и везде, нас здесь не любят. Мы всем помеха, как везде… О люди, нашей крови люди! Ну что поделаешь — мы здесь! Клочок земли над теплым морем — скрещенье наций и надежд. О чем кричим, о чем мы спорим? Другого не было и нет. И маскируется под случай то, что является судьбой: клочок земли — других не лучше, но нет других у нас с тобой! 20 января — 6 февраля 1992

Сон

Колыбельная

Сыну

Ночь опускается, глазки слипаются, месяц над крышей плывет. Мама над детской кроваткой склоняется, руку на лобик кладет — сон для сыночка зовет. Видишь, спешит, кувыркаясь и падая, к нам золотой паучок. В лапках его многоцветною радугой легкая нитка течет. Тронь его пальчиком — он не боится, послушай неслышимый звон. Здесь что захочется — то и случится, и все называется «сон». Вот и натянута рамкою радуга по четырем сторонам. Чем нас с тобою сегодня порадует этот волшебный экран? Что там откроется нам? Катится, катится слон на колесиках, рыбка с мотором летит. Мишка лохматый на лодке проносится, кот на дуделке свистит. Ну, наконец-то! Пыхтя паровозиком, на самосвале верхом — кто же там едет — в руке пистолетик, включенный фонарик — и лопнувший шарик, цветной календарь — и сестренкин букварь, и заячья лапка, и папина тапка, и маленький кубик по прозвищу «рубик», куда ж карандаш? А за щечку — куда ж! как птички на ветке — соседки-конфетки, ну как же тут быть — ничего не забыть? Какой замечательный сон! И сверху всего — телефон. …Быстрыми лапками рамка сомнется, слетит паутинкой с лица, только улыбка на нем остается, как солнечный блик на листах, в луче золотая пыльца, льющийся свет без конца. 10 ноября 1985 — 7 февраля 1986

Сонет о глазах

Слабеют к старости глаза — глаза совсем не держат влагу. Не потому, что мышцы слабы, а потому, что голоса, как нервы наши, обнажились, и связки это или жилы — хотя и знаешь, не сказать. И изумленная строка, уже не помещаясь в горле, пуская веточки и корни в волосиках и коготках, цепляется за что придется, и это дрожью отдается: лицо дрожит, дрожит рука. И дрожь передается струнам, и мишура слетает с них, и блеск металла как-то сник, такой уверенный у юных. Зато пронзительнее стал и ярче даже, чем металл, луч состраданья. Стало трудно. Что прежде видел не любя — все, все проходит сквозь тебя. 28 сентября — 15 октября 1986

Спасибо

Дополнение к «Песне о правах»

Посвящается жене — любимой

Спасибо, моя родная, доверчивая моя! Все то, чего мы не знали, — теперь это знаю я. Родная моя, спасибо за эту святую власть, что вместе с твоею силою тобой мне передалась. Спасибо, мой храбрый воин, отважный мой командир! Будь ясной и будь спокойной — я справлюсь теперь один. Пружинисто-осторожно мы двигались, не дыша. Теперь это все не нужно — не бойся за первый шаг. Тебя лишь рассвет разбудит, а бури пусть мне трубят. Не бойся за все, что будет, и главное — за себя. Войска твои не на марше — дай отдых своим коням. Не бойся за тыл, мой маршал, и главное — за меня. Будь слабою — в этом сила, и наших полков не счесть! Не бойся за все, что было. Будь счастлива всем, что есть. 7–8 апреля 1978

Стала улица — кто-то сердится…

Стала улица — кто-то сердится, кто — торопится, кто — никак. Стала улица — власти хмурятся: все же улица — не пустяк. То ли вышло все электричество, то ли пробки кто пережег. То ли качество из количества: диалектика — и прыжок. И стоят в затылок троллейбусы, и сугробы рядом растут: нет машин, а дворники ленятся. И в конюшнях лошади ржут. Дети бегают — не положено! — посредине — не по краям. Положение очень ложное: бегать, собственно, надо нам. Стала улица — и завод стоит. Самолет не смог улететь. Бомбы — в ящиках, ядра — в атомах… Сказка кончилась… дали свет. 3–6 февраля 1967

Было потрясение, такой эпизод. Я тогда жил на улице Плеханова, пытался как-то добежать до троллейбуса и опоздал на него. Обидно. Стал ждать следующего, повернувшись лицом в ту сторону, откуда он должен был прийти. Посматривал на часы, мялся. Вместе со мной стоял на остановке парень, следил за моими телодвижениями: скучно же так стоять. И когда я сказал в пространство: «Черт! Ну как жалко, что он ушел…» — он как бы ждал этих слов и сказал: «А он вообще-то не ушел…» С мистикой мы были мало знакомы, и поэтому во мне что-то оборвалось… Я потухшим голосом говорю: «Как не ушел?» — «А вон стоит». Я повернулся и увидел стоящий без огней троллейбус, покинутый пассажирами. И вдруг эта улица-кишка превратилась в сказочную: падал снежок, стоял заносимый этим снежком троллейбус, следы его колес тоже уже заносило. В общем, если чуть-чуть экстраполировать ситуацию, эта обессвеченная, обезлюдевшая улица — кусочек цивилизации, в которой вдруг выключили энергию… Что будет? Интересно… Песня «Стала улица» об этом и написана. И еще с теми самыми пацифистскими настроениями, которые и тогда, и позже, да и всегда во всех нормальных людях присутствуют.

1989

Стихи нам дарят красоту…

Стихи нам дарят красоту, сбирая за чертой черту в извилисто-капризной текучей нашей жизни. И без ее высоких черт тебя ни ангел и ни черт не сделает поэтом… Но нынче не об этом. Любовь — вот чудо из чудес! Что наша жизнь, простите, без сияющего чуда?! Но это — не отсюда. О чем же разговор? О том, как катишь в гору грязный ком подтаявшего снега, а в небе — только небо. И нужен ли кому твой труд? Слова «потомки разберут» — банально-обиходны, а жизнь — она ж проходит. И вдруг когда-нибудь потом ты ощущаешь за плечом уверенные крылья, и нет уже бессилья. [1976–1977]