Ветер нещадно трепал одежды и волосёнки старца, пытался сорвать балахон с его тщедушного тела, но тот лишь кряхтел и, не обращая никакого внимания на непогоду, с беспокойством вслушивался в тишину. Огромный белый ворон бродил около него, оставляя на камнях кровавые цепочки следов. Внезапно старик повернулся и уставился своими слезящимися глазёнками прямо на Рицу. Зная способности напарницы к маскировке, Гитока готов был поклясться, что старик не может её видеть, но тем не менее тот продолжал стоять и пялиться прямо в её сторону. Затем он что-то негромко сказал литивийке, и та, послушно бросившись к палаткам, принялась запихивать вещи в большую кожаную суму. Кланга же неспешно подошёл к полупотухшим углям и, странно перебирая короткими пальчиками воздух, опустился на колени. Некоторое время он молча водил по земле руками, а затем, издав неожиданно резкий и низкий рык, вонзил кулаки прямо в дымящиеся угли.

Он затрясся и задышал прерывисто и хрипло, запари?л всем телом, завращал головой. Угли вспыхнули, а вместе с тем от старика кругами прокатилась волна мелкой дрожи, точно от брошенного в воду камня.

Вскоре толчки достигли Гитока, и Ящер смог по достоинству оценить их силу.

Волна ударила его в грудь и опрокинула на спину. Порыв ветра разбил тяжёлые капли о лицо, обдал его мусором: листьями, песком и пеплом. Гитока закашлялся, мельком он увидел искажённое страхом лицо литивийской девочки, услышал её визг и вспомнил про Ящерку.

– - Рицу!
– - задохнулся он в крике, голос его низко задребезжал, задёргалась вспухшая под глазом бордовая жилка (память о Битта: как-никак, а тот пытался сопротивляться).

В какое-то мгновение Ящер решил, что оглох. Затем звуки стали возвращаться к нему, а в отдалении, с другой стороны тропы, послышались трели филаре.

"Хвала Виноки, Рицу жива!" -- Ящер привстал и уставился на старика.

Кланга сидел к нему боком, погрузив руки в пылавшие угли. Неподалёку посреди дымившейся поляны сидела на коленках юная литивийка: вся в грязи, волосы растрёпанны, глаза округлились от ужаса. Пылавшее жаром, постепенно увеличивавшееся в размерах и помолодевшее тело Паука, казалось, впитывало высокое пламя костра внутрь себя. Оно сливалось с ним, а враз окрепшие и удлинившиеся руки старика покрылись трещинами, в глубине которых проблескивала бурлившая лава. Тёмно-красные язычки пламени медленно поднимались вверх, освещая сосредоточенное лицо Кланга, в небо струились потоки бордового дыма.

Это продолжалось некоторое время, но в какой-то момент старик затрясся всем телом и, застонав (как показалось Гитока, от боли), замотал из стороны в сторону головой. Вскоре Паук умолк, враз старея, но не отстраняясь от лизавшего его руки пламени... Некоторое время он сидел, бездействуя, лишь изредка втягивая носом горячий искрившийся воздух, и, не глядя, ворошил ладонями затухающие угли...

***

Дупло, как и во сне, было трубчатым и, протянувшись вдоль всего ствола, выводило у комля наружу. Сурра лежала и пыталась прийти в себя. Смотрела вверх, вслушиваясь в глухие шумы, доносившиеся снаружи: гомон, крики, топот. Верэнги, похоже, принялись простукивать ствол в попытке отыскать трухлявое место и прорубиться внутрь.

"Хорошо, что у них нет верёвки. Им здесь не спуститься. Они же не маленькая, вёрткая хуза. Корешки такого веса не выдержат... Странно, что про верёвку я лишь сейчас вспомнила... А что если она у них...
– - начатую мысль она так и недодумала. Размышления прервал глухой, переходивший в треск звук удара. На неё посыпались пыль и труха, гроздья полупрозрачных мицелий, сети паутины. Полумрак вспорол мутный, пропитанный пылевой взвесью лучик света.
– - Веревки у них точно нет -- иначе уже сюда бы тараканами лезли".

Сурра почувствовала свежее дуновение ветра и вновь осознала себя прежней: следопытом, охотницей. Хузой -- одним словом.

"Как долго я спала!" -- внутри закипала ярость! Она ощутила неожиданную волну жара, поток незнакомой силы, наполнявшей её тело, вскипавшей в каждой клеточке, клокочущей и рвущейся наружу.

Сурра ударила кулаками в древесную стену. Свисавшая клочьями паутина затлелась от её касания -- юркий огонёк побежал по нитям и остановился лишь, когда полностью сожрал их.

Ярость Сурры пылала ярким пламенем. Конечно, ей и раньше доводилось злиться, но обычно её гнев более походил на тусклый алый огонёк, который плясал на кончике свечи, этот же гнев был совсем другим -- его словно подпитывали невидимые мехи, и он был похож на бушующее в горниле пламя, в котором плавят железо.

Она посмотрела на свои ладони, прорезанные сетью багряных линий.

"Что это? Корень каббы так на меня подействовал? Нет. Что тогда? Дар Богов?! Ага, он самый, а ещё я Зарокийская Императрица и хромой галерный боцман с тремя зубами и откушенным ухом в одном лице. Сижу на террасе среди рабов, нет -- на корабле, кормлю с руки любимицу крысу и курю трубку... Почему всегда так: самая приятная и желанная мысль, как правило, припахивает идиотизмом. Что это, если не дар Богов? Да к Хорбуту всё это! Нашла, дура, о чём думать!"

Удары сверху следовали один за другим, постепенно добираясь до сознания Сурры, медленно выводя её из оцепенения.

...В древесном туннеле было темно: два мутно-серых пятна на его концах давали совсем немного света, то, что осталось за спиной, меркло с каждым шагом, выход же был ещё достаточно далеко и освещал, скорее, душу Сурры, нежели пространство вокруг. Она пробиралась вперёд, погружая ноги во что-то мягкое и, судя по чавкающим звукам, липкое. Раздвигая руками тугие нити паутины, касалась их ладонями только тогда, когда нуждалась в дополнительном источнике света и была уверена, что не подпалит всё в округе.