Стихотворения (1884 г.)
вернуться

Бенедиктов Владимир Григорьевич
Шрифт:

Прежде и теперь

Я не люблю воспоминаний – нет! О, если б всё, всё сердце позабыло! Пересмотрев ряды минувших лет, Я думаю: зачем всё это было? Прошедшее за мною, как змея, Шипя, ползет. Его я проклинаю. Всё, что узнал, ношу как бремя я И говорю: «Зачем я это знаю?» Под разума критической лозой Вся жизнь моя мне кажется ошибкой. На что смотрел я прежде со слезой, Теперь смотрю с насмешливой улыбкой. Пред чем горел я пламенем грудным, Пред тем стою с бесчувственностью трупа; О том, что мне казалось неземным, Готов сказать: «Как это было глупо!» А для чего желал бы я забыть Минувшее? – Чтоб сердцем стать моложе И в будущем возобновить всё то же, Все глупости былые повторить, – Растратить вновь святые упованья, И, опытов хватая барыши, За них продать и девственность незнанья, И светлое ребячество души. Как весело, пока живешь и любишь, И губишь всё, что думал век любить!.. Нехорошо всё это погубить, А хорошо, пока всё это губишь. Между 1850 и 1856

Н. Б. Вележеву

(При посылке собрания стихотворений)

Блюститель первого условья Всех наслаждений жизни сей, Вы – доктор наш, вы – страж здоровья, И свят ваш подвиг средь людей. Я – стихотворец, и на лире Дано играть мне в этом мире – В сей скудной сфере бытия, Где мы живем, томимся, тужим; Но не гармонии ль мы служим, Почтенный доктор, вы и я? Вникает в тайны механизма Телесных сил ваш зоркий взгляд, Чтоб наши струны организма Порой настроивать на лад, Чтоб вновь они, в их полном ходе, Пристроясь к жизни торжеству, Звучали песнию природе И громким гимном божеству; По строгим правилам науки Соразмеряете вы их, – А я ввожу в размеры звуки И их слагаю в мерный стих – И счастлив, ежели хоть слово, Хоть звук, обдуманный в тиши, Встает и живо, и здорово Со дна болезненной души. И так – мы сходными тропами Идем, и – ваш слуга по гроб – Кладу пред вашими стопами Мое собранье рифм и стоп, Да служат вам порой, хоть редко, В забаву легкую оне, Как все рецепты ваши метко Всегда служили в пользу мне. Между 1850 и 1856

Вьющееся растение

Собственною слабостью в дольний прах повержено, Зелье пресмыкается, Но могучим деревом на пути поддержано – На него взбирается. Глядь! Растенье гибкое ветвью переплетного Крепкий ствол опутало, Прицепилось к мощному, листьев тканью плотною Всю кору закутало; Жмется зелье хилое к дереву суровому, Хилому здоровится, – Выше с утра к вечеру, с ночи к утру новому Гуще всё становится, – И потом, от мощного будто б не зависело, С прихотью раскинулось, Высь чела древесного, взвившись, перевысило, Да потом как ринулось Вниз каскадом лиственным: в воздухе разбросанных Стеблей кисть богатая, Как волос всклокоченных, гребнем не причесанных, Густота косматая, Свесилась, качается; дерево ж, навьючено Этой тяжкой ношею, Наклонилось, сгорбилось; кажется, измучено Долей нехорошею. Больно, грустно дереву, к небу вместе с братьями Некогда подъятому, А теперь согбенному, душными объятьями Беспокойно сжатому. А ведь с лаской, кажется, с дружбою, с любовию То растенье стелется По стволу древесному, словно плотью-кровию С ним радушно делится. Отчего ж здесь видима участь невеселая, С горем неразлучная? Ах, есть ласки горькие, есть любовь тяжелая И приязнь докучная. Между 1850 и 1856

Что-то будет?

Я предрассудков враг, но я не чужд гаданья Над тайной участью цветущего созданья, Вступающего в свет с чувствительной душой И сердцем трепетным. Что будет? Боже мой! Что деву юную ждет в этом мире строгом, Богатом в горестях, а в радостях убогом? Какой ей в жизни путь судьбой определен? Кто будет спутник ей? Кто будет этот он? И мне хотелось бы не пошлые приветы Ей дать в приданое, но добрые советы, И на далекий путь снабдить ее притом Дорожной грамотой, хранительным листом. «О рок земной! Смягчись, – рукою всемогущей Созданью нежному дай светлый день грядущий! – Так с теплой просьбою взываю я к судьбе. – Не изомни цветка, врученного тебе! Злой бурей не обидь едва расцветшей розы!» А там, от тихих просьб переходя в угрозы, Я повелительно судьбе в глаза смотрю И, пальцем ей грозя: «Так помни ж» – говорю, Как будто бы она должна быть мне послушна, А та на всё глядит спокойно, равнодушно. Между 1850 и 1856

Чувство

Подумаешь: к чему все эти бури – Гроза страстей? Мне так легко с тех пор, Как на тебя упал мой бедный взор И плавать стал очей твоих в лазури. Мне кажется – я так тебя люблю, Так хорошо мне было бы с тобою, Так по себе, что я с моей судьбою Поладил бы, и на душу мою Сошла бы та спокойная отрада, То тихое довольство добрых душ, Которого не трогай, не нарушь – И ничего уж более не надо! Между 1850 и 1856

Я знаю

Я знаю, – томлюсь я напрасно, Я знаю, – люблю я бесплодно, Ее равнодушье мне ясно, Ей сердце мое – неугодно. Я нежные песни слагаю, А ей и внимать недосужно, Ей, всеми любимой, я знаю, Мое поклоненье не нужно. Решенье судьбы неизменно. Не так же ль средь жизненной битвы Мы молимся небу смиренно, – А нужны ли небу молитвы? Над нашею бренностью гибкой, Клонящейся долу послушно, Стоит оно с вечной улыбкой И смотрит на нас равнодушно, – И, видя, как смертный склоняет Главу свою, трепетный, бледный, Оно неподвижно сияет, И смотрит, и думает: «Бедный!» И мыслю я, пронят глубоко Сознаньем, что небо бесстрастно: Не тем ли оно и высоко? Не тем ли оно и прекрасно? Между 1850 и 1856

Смейтесь!

Еще недавно мы знакомы, Но я уж должен вам сказать, Что вы усвоили приемы, Чем можно сердце потерзать; Вы вникли в милое искусство Пощекотать больное чувство, Чтоб после, под его огнем, Свои фантазии на нем С прегармоническим расчетом Так ловко, верно, как по нотам, Слегка разыгрывать, смеясь, – Везде вам музыка далась! Вы проходили эту гамму, – И, с страшной злостью вас любя, В угоду вам, я сам себя Готов поднять на эпиграмму. Сквозь грани радужные призм Смотреть уж поздно мне, конечно, Да, сознаюсь чистосердечно: Мои мечты – анахронизм. О, смейтесь, смейтесь смехом явным! Не правда ль – чувство так смешно? Ему всегда иль быть забавным, Иль жалким в мире суждено. Простите! Я вернусь к рассудку… Когда ж мы встретимся опять, – Мы обратим всё это в шутку И будем вместе хохотать. Между 1850 и 1856

Сновидение (написано после посещения гостиниц)

Мне виделся сон – упоительный сон. Мне снилось: из пыли враждебной Чрез море и сушу я был унесен И замок предстал мне волшебный. Красиво смотрел он с своей высоты На прелесть природы окрестной; Лаская, его обнимали цветы При блеске лазури небесной. В фонтанах, в каскадах, под солнца лучом Вода говорливо резвилась, То била из грота студеным ключом, То озером светлым ложилась, – И птичка, взлетая, веселую трель В пространстве небес выводила, А в водном потоке играла форель И стерлядь степенно ходила. Роскошные виды со всех там сторон Являлись несытому зренью, Приветно кивали и ясень и клен Ветвями с отрадною тенью. Разумный владелец всё сам насадил, Сам доброй рукою посеял, И каждый иссохший сучок отделил, И свежую ветку взлелеял, – И с нежной заботой ходил он окрест, Призыву хозяйства послушно, И чудные виды пленительных мест Указывал гостю радушно. Всё было прекрасно! Но лучше всего, Что там озаряла денница, И лучше всех видов и замка того Была того замка царица. Живой, христианской, святой теплоты Являлось в очах ее много, И кроткого лика сияли черты Глубокою верою в бога, И ясно ее выражало чело Дел добрых прекрасную повесть, И сердцу при ней становилось тепло, Целилась молитвою совесть. Исчезнул мелькнувший мне сладостный сон, Но сердце его сохранило, – И думаю: «Более! как ясен был он! Да, полно, во сне ль это было?» Между 1850 и 1856