Вход/Регистрация
Молчаливый полет
вернуться

Тарловский Марк Ариевич

Шрифт:

Февраль 1944

Письмо из Улан-Удэ [247]

Сказал нам «attendez!» [248] На станции гудок, И вот — Улан-Удэ, Красивый городок. Он — Верхнеудинск, но… Здесь так не говорят: Назвал его давно По-своему бурят. Здесь властвовал Чингис, Воинственный монгол, На белок и на лис Охотился раскол. Не спится Ермаку В объятиях реки: Здесь первую муку Смололи мужики. Острожный это край: В нем царь и вас гноил, Бестужев Николай, Бестужев Михаил. Сохатый отступал В дремучую тайгу, Пунктир несчетных шпал Выписывал дугу, — Он сотней скважин лег В Байкальском голыше. Как сказочно-далек, Как близок он душе! Туземный предок-бык, Приезжих не бодай, Штудируй их язык, Буха-нойон-бабай! Шаманами заклят, Ламами охмурен, Любуется бурят Кружением времен. Швырнется в Селенгу, Коль приревнует вас, Бурятка, на деньгу Похожая en face. У месяца, чей мяч Сейчас на сопку взлез, Для глаз (он тоже зря) Особенный разрез. Он лик свой исказит В струящемся стекле И складки век скосит, Под каждой по скуле. Здесь разных стилей смесь, Здесь пестры колера, И под Обкомом — спесь Гостиного Двора. Жезлы с КаВэЖэДэ И Будда на лотке Сошлись в Улан-Удэ, Красивом городке. Стал Греминым Бадма (Лампасы на штаны!), И все мы без ума От mezzo Раджаны. Под пьяный барабан Плясун успехом сыт: Медведь он, он чурбан, Он лучник-следопыт. Простите, но соплю И ту он вгонит в цель, А пляшет во хмелю, Ей-богу, семь недель. Здесь фетиш в пальцах сжат, Здесь дочки верят в сны, Над шишкой ворожат, Свалившейся с сосны. По Эрмитажу стаж Одна из них прошла, Все виды местных пряж, Все вышивки сочла И написала вздор, Наивные слова Про вычурный узор «Овечья голова». (Сей парный завиток Для лепки и шитва, По-моему — цветок Мужского естества). Здесь меньше с каждым днем Лентяев и нерях, Нам скажут — «мы растем, Как злаки на полях». У них, про черный день, Припас словцо фольклор — Что отдыхает пень, Пока свистит топор. Но то, что зря не смолк Здесь митральезный лай, Взял мало-мало в толк Японский самурай. Отсюда на Берлин, Преградам вопреки, Вдоль падей и долин, Идут сибиряки, Как Ржев идет на Лодзь, В чужие города, Как Бялосток «идзёдь», Как Кыив «йдэ» туда, Идет, идзёдь и йдэ И даже не знаком С тобой, Улан-Удэ, Красивым городком!

247

Письмо из Улан-Удэ. Автограф — 51.5. Верхнеудинск — казачье ясачное зимовье Удинское (основано в 1666) получило статус города под названием Верхнеудинск и герб в 1775; в Улан-Удэ город переименован в 1934. Острожный этот край… — Удинский острог построен на месте зимовья между 1677 и 1680; подчинялся приказчику Селенгинского острога. Братья Николай (1791–1855) и Михаил (1800–1871) Бестужевы, декабристы, были обращены на поселение в Селенгинск в 1839, после каторжных работ в поселке Петровский Завод. КаВэЖэДэ– Китайско-Восточная железная дорога; построена как южная ветка Транссибирской магистрали, прошедшей через Улан-Удэ. Бадма Мелентьевич Балдаков (1918–1974) — певец (высокий бас), народный артист РСФСР; с 1948 солист Бурятского театра оперы и балета, с 1964 — Бурятской филармонии. Раджана — неустановленное лицо.

248

Подождите! (франц.).

15 марта 1945

Ода на победу (Подражание Державину) [249]

Лениноравный маршал Сталин! Се твой превыспренный глагол Мы емлем в шелестах читален, В печальной сутолоке школ, Под сводами исповедален, Сквозь волны, что колеблет мол… Се — глас, в явлениях Вселенной За грани сущего продленный. Тобой поверженный тевтон Уже не огнь, а слезы мещет, Зане Берлин, срамной притон, Возжен, чадящ и головещат, Зане, в избыве от препон, Тебе Природа дланьми плещет. О! сколь тьмократно гроздь ракет Свой перлов благовест лиет! За подвиг свой людской Осанной Ты зиждим присно и вовек, О Муж, пред коим змий попранный Толиким ядом преистек, Сколь несть и в скрыне злоуханной, В отравном зелье ипотек! Отсель бурлить престанут тигли, Что чернокнижники воздвигли. Се — на графленом чертеже Мы зрим Кавказ, где бродят вины, Где у Европы на меже Гремят Азийские лавины: Сих гор не минем мы, ниже Не минет чадо пуповины; Здесь ты, о Вождь, у скал нагих Повит, как в яслях, в лоне их. Восщелком певчим знаменитым Прославлен цвет, вельми духмян; Единой девы льнет к ланитам Пиита, чувствием пиян; А мы влеченны, как магнитом, Сладчайшим изо всех имян, Что чтим, чрез метры и чрез прозу, Как Хлою бард, как птаха розу. О твердь, где, зрея, Вождь обрел Орлину мощь в растворе крылий, Где внял он трепет Скифских стрел, С Колхидой сливши дух ковылий, Где с Промефеем сам горел На поприще старинных былей, Где сребрян Терека чекан Виется, жребием взалкан! В дни оны сын Виссарионов Изыдет ведать Росску ширь, Дворцову младость лампионов, Трикраты стужену Сибирь, Дым самодвижных фаетонов И тяготу оковных гирь, Дабы, восстав на колеснице, Викторны громы сжать в деснице. Рассудку не простреться льзя ль На дней Октябревых перуны, Забвенна ль вымпельна пищаль, Разряжена в залог Коммуны, Иль перст, браздивший, как скрижаль, Брегов Царицыновых дюны? Нет! Ленин рек, очьми грозя: «Где ступит Сталин, там стезя!» Кто вздул горнила для плавилен, Кто вздвиг в пласты ребро мотык, Кем злак класится изобилен, С кем стал гражданствовать мужик, Пред кем, избавясь подзатылин, Слиян с языками язык? — За плавный взлет твоих ступеней Чти Сталинский, Отчизна, гений! Что зрим на утре дней благих? Ужели в нощи персть потопла? Глянь в Апокалипсис, о мних! Озорно чудище и обло! Не зевы табельных шутих — Фугасных кар отверсты сопла! Но встрел Геенну Сталин сам В слезах, струимых по усам! Три лета супостат шебаршил, И се, близ пятого, издох. В те дни от почвы вешний пар шел, И мир полол чертополох. И нам возздравил тихий маршал В зачине лучшей из эпох. У глав Кремля, в глуши Елатьмы Вострубим миру исполать мы. Коль вопросить, завидна ль нам Отживших доля поколений, Что прочили Сионов храм Иль были плотью римских теней, Иль, зря в Полтаве Карлов срам, Прещедрой наслаждались пеней, — Салют Вождя у Кремлих стен Всем лаврам будет предпочтен. Нас не прельстит позднейшей датой Веков грядущих сибарит, Когда, свершений соглядатай, Он все недуги истребит И прошмыгнет звездой хвостатой В поля заоблачных орбит! Мы здесь ответствовали б тоже: Жить, яко Сталин, нам дороже. Итак, ликующи бразды Вкрест, о прожекторы, нацельте, Лобзайте Сталински следы У Волжских круч и в Невской дельте, Гласите, славя их труды, О Чурчилле и Розевельте, Да досягнет под Сахалин Лучьми державный исполин! В укор нейтральным простофилям Триумф союзничьих укреп. Мы знали — Сатану осилим, Гниющ анафемский вертеп. Да брызжет одописным штилем Злачена стилоса расщеп, Понеже здесь — прости, Державин! — Вся росность пращурских купавин.

249

Ода на победу. Гаспаров М. Записи и выписки. М.: НЛО, 2001. С. 31–32, с неточностями. Автограф 51.6–6 об., 12. Приводим текст «От автора» (51.13–14), которым Тарловский, видимо, собирался снабдить ст-ние в расчете на публикацию:

Когда собираешься опубликовать новое произведение, в голову часто лезут неприятные мысли. Ведь никогда не знаешь, насколько угодишь читателю. Там и тут: воображение уже рисует ехидные, и даже гневные, вопросы, задаваемые по поводу «Оду на победу»: «Это что? — забава? — уже как бы слышится мне, — упражнение? Но уместно ли упражнение вокруг грандиозной темы?» — Отвечаю воображаемому критику. На темы Великой Отечественной войны я написал немало своих произведений и многие перевел с других языков. Упреков не слышал. По-видимому, находил слова, более или менее понятные и соответствующие моменту. На долю некоторых из них, таких, например, как переводы Джамбула («Ленинградцы, дети мои!» и ряда других), выпало даже счастье приобрести популярность и вызвать одобрительные отклики со стороны участников происходивших события — от рядового бойца до Емельяна Ярославского. Почему же, спрашивается, я не нашел подходящих слов в нашем живом языке для праздника великой победы и для изъявления своих чувств по отношению к ее творцу и организатору И.В. Сталину (если не считать переведенного мною стиха П. Маркиша)? Почему я решился на литературный эксперимента и даже не на подражание, а на полную стилизацию? Дело в том, что писать живым языком, писать без претензий можно (для большинства писателей) только о трагическом, ибо только тогда можно рассчитывать на то, что напишешь с той или иной степенью оригинальности. Написать о радостном нечто, заметно отличающееся от того, что во множестве пишут вокруг тебя, несравненно труднее. «Все счастливые семьи похожи одна на другую, все несчастливые семьи несчастливы по-разному», — читаем мы у Льва Толстого. То же можно сказать и о литературе: все грустные произведения грустны по-разному, все радостные похожи одно на другое. У меня была неодолимая потребность написать по поводу нашей победы, написать патетически, в одическом плане. Я не чувствовал себя в силах сделать это средствами современного стиха по-своему и думал о том, что сделать это мог бы только Маяковский, да и то потому, что писал он тоже не современным стихом, а стихом завтрашнего дня. Но таким стихом я не владею и поэтому обратился к прошлому, а именно к 18-му веку, который был у нас периодом наивысшего расцвета одического жанра. Мне легче подражать Державину, чем Маяковскому. Я даже самого Державина несколько архаизировал, старясь обобщить весь опыт нашей одической поэзии 180го века. Можно спорить об эффективности сочетания стилизации с актуальной темой, но для меня бесспорно, что лучше подражать напыщенному прадеду, чем идти со своими товарищами по перу узкой тропинкой оперирования одними и теми же понятиями в сходных между собою обозначениях.

Монументальность события толкнула меня на поиски монументальных средств выражения. Я их нашел, как уже выше сказано, в формах 18-го века. Почему бы нам не возрождать (в редких, конечно, случаях) архаику литературную, если у нас так широко возрождается архаика архитектурная, живописная (палешане), театральная (эллинизм и прочее), если даже, наконец, в самой литературе есть неприкосновенный и общепризнанный уголок, где принципиально занимаются архаизированием современности? Я говорю о приспособлении к литературе форм устного творчества, о таких, например, книгах, как «Малахитовая шкатулка» П. Бажова. А чтобы совсем недалеко ходить за примерами, достаточно сослаться на «Сказ о победе» Марфы Крюковой, напечатанный в «Правде» 14 мая 1945 г.

Я стремился к наибольшей торжественности в выражении моих чувств, и поэтому мне хотелось вызвать русскую поэзию на то, чтобы победителя она приветствовала даже с позиций далекого прошлого. И если меня спросят, почему я не обратился с этой целью к временам еще более отдаленным, то я скажу, что сделал бы и это, если, во-первых, как уже выше сказано, вторая половина 18-го века не была «царством оды» и если бы, во-вторых, она не была, в смысле развития нашего литературного языка тем рубежом, по ту сторону которого язык становится уже слишком мало понятен для современного читателя, в чем легко убедиться на примере такой стилизации, как «Восковая персона» Ю. Тынянова.

Вариант загл.: «Ода на победу над фашистской Германией, как ее, по мнению автора, написал бы поэт, уснувший в 18-ом веке, где-то между Тредиаковским и Державиным, и проснувшийся совсем недавно» (51.14).

9-13 апреля 1945

Крымская конференция [250]

На серебряной волшебной ткани Посмотрите движущийся снимок, Но не с Чаплина в «American'e», Не с его гримасок и ужимок, - Посмотрите, как текла беседа О разгроме армий душегуба, За безуглым (но не для обеда, А для вечности) столом из дуба, Как не льнула к пенному бурнусу По морям рассеянная хмара, Как служили тройственному вкусу Папироса, трубка и сигара, Как в Алупке, в Ялте, в Ореанде Триумвир заверил триумвира, Что упрочены (не в стиле Ганди - В стиле белых!) заповеди мира, Как мирволил, нежный и могучий, Президент, с его улыбкой хрупкой, Трем дымкам, влекомым Крымской кручей Над сигарой, папиросой, трубкой, Как в Алупке, в Ореанде, в Ялте Вкруг премьера, бодрого номада, Всё дышало вызовом: «пожалте, - На Луну слетаю, если надо!», Как, мудрей, чем сто Наполеонов, Разрешивший в корне все вопросы, Тихий маршал ладил, ус свой тронув, Связь сигары, трубки, папиросы. В Ореанде, в Ялте и в Алупке Повстречались три великих мужа, На взаимные пойдя уступки И единство целей обнаружа. Там, разящ и ворога хоронящ, Их союз под Черноморским солнцем Мором стал для всех Наполеонищ И щелчком по всем Наполеонцам.

250

Крымская конференция. Автограф — 51.15. Крымская конференция союзных держав — вторая, после Тегеранской, встреча лидеров стран антигитлеровской коалиции — СССР (И. Сталин), США (Ф. Рузвельт) и Великобритании (У. Черчилль), посвященная установлению послевоенного мирового порядка. Проходила 4-11 февраля 1945 в Ливадийском дворце в Ялте.

13 апреля 1945

«Ты плавал в поисках бухты…» [251]

Ты плавал в поисках бухты Осуществленной мечты. Всю жизнь оставался глух ты К зазывам земной черты. Ты долго, мой бесприютный, Подветренной шел тропой К той цели, чей образ смутный Мерещился нам с тобой. О парусник мой, как плуг ты Соленые рыл пласты, Но мы не достигли бухты Осуществленной мечты. И вот, измочалив снасти, Мы медленно поползли К притонам, покорным власти Ласкательной въявь земли. Там стал бы до треска сух ты И, туго смотав холсты, Не жаждал бы больше бухты Осуществленной мечты. Уже мы дошли до рейда, Уже под кабацкий визг Нм здравицу пела флейта, Нас будничный ждал измызг. Но что это в дымке вдруг ты, Что, парусник, видишь ты? Ты видишь каемку бухты Осуществленной мечты. Ты круто на путь скитаний Меняешь земную грань, И снова под крик бакланий Холщовая свищет рвань. И мчишься от сдобных шлюх ты В захлесты, в измор, в посты, На зов недоступной бухты Осуществленной мечты.

251

«Ты плавал в поисках бухты…». Автограф — 51.28.

12 января 1946

«Чуть боком, чуть на корточках…» [252]

Чуть боком, чуть на корточках, Вы в дружбе с подлокотником. Читал о лисьих мордочках, Да вот не стал охотником. Я выгляжу улиткою, Как сами вы заметили, Нисколечки не прыткою И полной добродетели. Я только воздух щупаю Пугливыми отростками И связан ролью глупою С садовыми бескостками. А вы играть по-лисьему Решили с бедным комиком. Поплатится, случись ему, Он раковинным домиком. Как в логове на кресле вы, Над скрытником хихикая: И так, мол, неповесливый, А стал еще заикою. И что мне колобродится: Не кознями ж напичкана Витушка-тихоходница, Забавушка лисичкина.

252

«Чуть боком, чуть на корточках…». Автограф — 51.28 об.

13 января 1946

«После первого же с вами разговора…» [253]

После первого же с вами разговора Пошатнулась многолетняя опора Устоявшихся, казалось, представлений О методике вставания с коленей. Стало ясно, что для связного романа Слишком много недомолвок и тумана, Что дипломом оперировать неловко И что требуется переподготовка. Стало ясно, что беспомощны и жалки Столь годившиеся ранее шпаргалки, Что лавирую средь выбоин и ямин И что может быть не выдержан экзамен. Вы же новая, действительно, доктрина, И не хватит на зубрежку стеарина. Мы же в замке повелительных концепций, А не в пошленьком студенческом вертепце. Да, действительно, вы новая система, И по мне еще не выковали шлема, Что с пером соревновательским на гребне Был бы в диспутах нам впредь наипотребней. Надо биться, если брошена перчатка, За теорию, изложенную кратко, За таинственный, но явственный порядок Всех особенностей ваших и повадок. Я-то думал, что господствую над бредом, Что являюсь искушенным сердцеведом, И не знал, что я хвастливый недоучка И что будет мне такая нахлобучка.

253

«После первого же с вами разговора…». Автограф — 51.29.

14 января 1946

«Когда по той или другой причине…» [254]

Когда по той или другой причине Меж ним и ею порвана струна, Что оставляет, изменив, мужчине Любовница, невеста иль жена? Порой кресты на бланках Вассермана, Порой детей, порой счета портних, А мне в итоге позднего романа Оставишь ты один звенящий стих. Моим глазам, в меня вселяясь до гроба, Куда грустней навяжет он прищур, Чем детский плач, чем опись гардероба, Чем тошный ряд лечебных процедур.

254

«Когда по той или другой причине…». Автограф — 51.29 об. Вассерман Август фон (1866–1925) — немецкий микробиолог и иммунолог. В 1906 разработал метод диагностики сифилиса; «кресты» в данном случае — единица измерения уровня инфицированности организма.

15 января 1946

«Я — каменный ствол на пустынном пригорке…» [255]

Я — каменный ствол на пустынном пригорке, Недвижный, но чуткий, безмолвный, но зоркий. Я вяну весной и под осень цвету я, Колючими листьями с ветром фехтуя. Мое корневище наполнено жёлчью И хворь исцеляет по-знахарски волчью. Здесь ядом густым заправляются змеи, Здесь тайны языческой фармакопеи. Но дрогнули листья, подобные шпагам, Когда плясовым ты приблизилась шагом; И соки, что влаги колодезной чище, По ним устремило мое корневище; И страстно возжаждал для женщины снять я С личины своей роковое заклятье, — В моей сердцевине не всё еще гнило, Меня ты не зря за собою манила! Но корни увязли мои в преисподней, Нет в целой вселенной меня несвободней, Не в силах последовать я за тобою, Когда ты уходишь наземной тропою… Здесь всё оскудеет, моя танцовщица: Здесь бешеный волк не захочет лечиться, И аспиды высмеют свойства заправки, И шпаги листвы превратятся в булавки, И каменный ствол, как былинка, непрочен, Размякнув, личинками будет источен. Ты всё, что казалось кремнём и железом Погубишь невольным и нежным изрезом.

255

«Я — каменный ствол на пустынном пригорке…». Автограф — 51.30.

  • Читать дальше
  • 1
  • ...
  • 27
  • 28
  • 29
  • 30
  • 31
  • 32
  • 33
  • 34
  • 35
  • 36
  • 37
  • ...

Ебукер (ebooker) – онлайн-библиотека на русском языке. Книги доступны онлайн, без утомительной регистрации. Огромный выбор и удобный дизайн, позволяющий читать без проблем. Добавляйте сайт в закладки! Все произведения загружаются пользователями: если считаете, что ваши авторские права нарушены – используйте форму обратной связи.

Полезные ссылки

  • Моя полка

Контакты

  • chitat.ebooker@gmail.com

Подпишитесь на рассылку: