Молчаливый полет
вернуться

Тарловский Марк Ариевич
Шрифт:

7 января 1951

Два золотых (Сказка) [265]

Бедняк-туркмен три месяца не спал — На байском поле хлопок поливал. Все гряды вдоволь напоив водой, Он получил в награду золотой. Спеша домой с червонцем в кушаке, Он вдруг нашел такой же на песке. От радости ускорив втрое шаг, Находку тоже сунул он в кушак. А между тем, покуда несся он, Вступили золотые в перезвон. Он был рад звону, не поняв сперва, Что слышит в нем туркменский слова. Но понял вскоре: «Что еще за вздор! Двух золотых я слышу разговор… Велик Аллах! — монеты в кушаке Судачат на туркменском языке!» — Он тут же навзничь догадался лечь, Чтоб лучше слышать двойственную речью Но золотой, подобранный с песка, Чья проповедь была, как брань, резка, Уже успел свое договорить, Не собираясь, видно, повторить. Затаил дыханье водолей, Когда в ответ, от имени полей, Заговорил законный золотой, Что был за пот получен пролитой: «Владелец мой, — промолвил он, звеня, — Прилежно спину гнул из-за меня. Пылинки, не очищенной трудом, В таком, как я, не сыщешь золотом. А ты! — не джинном ли положен ты? Чем ангельским облагорожен ты? Не раз, быть может, джинн тебя ронял, И ты базарных в грех вводил менял. А если ты не кинут под размен, Как на капкан приманка для гиен, И о тебе горюет человек, — Он, может быть, бедняга, из калек, Он, может быть, сиротка иль вдова, А может быть, имея сердце льва, Врагов страны он в бегство обратил И в золотом свой подвиг воплотил. Я думаю, — мой честный господин, Поняв, что выход у него один, Тебя обратно кинет на песок, Каков бы ни был темный твой исток». — И на ноги вскочил бедняк-туркмен: «Как мог попасть я к заблужденью в плен?! Зачем владеть лукавым золотым? Он будет горше, чем геенны дым. Немедленно находку отшвырнуть! Спокойствие душе своей вернуть!..» Мозолистая грубая рука Скользнула тут же в складки кушака И вытащила оба золотых, Как давеча, по-прежнему, немых; Но сходственней двух зерен полевых, Тождественней двух капель дождевых Чеканные сверкнули двойники Из ледяной трясущейся руки… «Какой из двух?.. вот этот… нет другой!.. Заговори! душе верни покой!» — Но оба диска тягостно молчат, А как встряхнешь — бессмысленно бренчат! И говорят, что можно с той поры В Ташаузе, в Чарджоу, и в Мары Увидеть иногда в базарный день Раба сомнений явственную тень — Царицу дыню, сладкую, как мед, Она рукой прозрачной подберет И золотой протянет продавцу, Но, передумав, поднесет к лицу И скажет: «Нет! — к нему пристал кусок! Застрянет в горле купленный кусок… Возьми другой! вот это капитал! Ай нет… и к этому песок пристал…» — И дыня остается на лотке, И тень бредет с червонцами в руке И видит мраморный истертый круг, Где золотые пробуют на звук, И говорит меняле-старику: «Из двух один я в жертву обреку И дам тебе, а ты определи — В каком награда за полив земли…» — Но сердится на пришлого старик: — «Бездельник ты, я вижу, и шутник. Уйди, уйди, напрасно ты залез С такими просьбами под мой навес!» — Бродячим псом шарахается тень, Садится у мечети на ступень, К неудовольствию господних слуг Пугливо озирается вокруг, И, как всегда, из призрачной руки Чеканные сверкают двойники: «Какой из двух?.. вот этот… нет другой!.. Заговори! Душе верни покой!» — Но оба диска тягостно молчат, А как встряхнешь — бессмысленно бренчат.

265

Два золотых. Машинопись с правкой — 54.31, 33, 35, 37; помета: «Сюжет не заимствован ниоткуда». Ташауз, Чарджоу, Мары — крупные среднеазиатские города.

16–17 марта 1951

Жалоба [266]

Я наблюдал простого дикаря, Который для таких же дикарей, Покуда не затеплится заря, Бубнил поэмы, тут же их творя, И рифмы лил, как воду водолей. И тот иль этот, воя, как шакал, Тем взбадривал поэта своего. А если не подвыли — он смолкал; Так слушатель поэту помогал Упрочивать таланта торжество… И это ведь простые дикари, А я, цивилизованный субъект, Я слышу здесь — чего я ни твори! — Лишь отклик прочищаемой ноздри Да с ветрами прощающийся рект.

266

Жалоба. Автограф — 54.29.

18 марта 1951

«Охотясь на пещерного медведя…» [267]

Охотясь на пещерного медведя, По-моему и груб, и деловит, Живя без дури, не блажа, не бредя, Снов наяву не видел троглодит. Но у костра, перед дневной добычей, Присел однажды незнакомый гость, Издав без слов какой-то щебет птичий И грызть не став предложенную кость. Окружности, кресты и закорючки Он на земле тростинкой начертал И что-то на ухо собаке-злючке, Впервые растерявшейся, шептал Перед красавицами яркой кучей, Всю ночь прорыскав, навалил цветов И девы наиболее пахучей Оставил безответным страстный зов. С тех пор он будущее городище Своими странностями удивлял, Растительной он лакомился пищей, А мяса вовсе не употреблял. Его рассматривали как святого, ……………………………………. …………………………………………. …………………………………………. Как…………………………………..ядом, Как новой жизни молодой побег. А он был просто первым психопатом, С каким столкнулся древний человек.

267

«Охотясь на пещерного медведя…». Черновой автограф — 54.19–19 об.; строфа V, записанная почти без чернил, разобрана по царапинам на бумаге. В набросках плана перечислены возможные сюжетные линии: пришелец кидался в водовороты, выпускал рыбу из сетей; не боялся метеорита, сделал из него топор; наблюдал небо, научил франтить, носить украшения, гнать спирт, сделал свирель — мол, обокрал птицу, делал рисунки — мол, убивал изображаемое, часами глядел на свое изображение; после его смерти одни говорили, что «он был прислан людьми его племени, чтобы научить нас многому хорошему», другие — с целью погубить, третьи утверждали, что «он готов был открыть важную для нас тайну, но мы этого не заслужили, и он умер, чтобы не проговориться».

29 июня 1951

Он шел с войны [268]

Он шел с войны, он думал: «Я из многих. Не предъявлю я требований строгих, Не буду ждать ни славы, ни почета — Важней найдется у страны забота. Но, в силу свойств испытанного мною И связанного с эдакой войною, Везде, для всех, по всем, как будто, данным Я буду собеседником желанным». Вдвойне ошибся: и почет и славу Везде и всюду он снискал по праву, Но слов его не слушали как на зло: «В зубах, голубчик, это всё навязло. В зубах навязло, — говорили дома, — По многим былям это нам знакомо. Всё, кроме частностей, давно известно И в общей сложности неинтересно».

268

Он шел с войны. Автограф — 54.17.

20 июля 1951

«Жизнь у нас тревожна и бессонна…» [269]

Жизнь у нас тревожна и бессонна. Кто мы все? Спортивная колонна. Все мы вроде велосипедисты, Мы в пыли, мы попросту нечисты. Мы, надев дорожные доспехи, Щелкаем пролеты, как орехи. Мы на двухколесных самокатах Едем, едем мимо сёл богатых. Мы в поту и по-спортсменски тощи, Прорезаем масличные рощи. Пади влажны и сады тенисты — Но несутся велосипедисты. Давят грудь цивильные доспехи, На столбах — бесчисленные вехи, Нет возможности остановиться, Оглянуться, охнуть, удивиться, Сделать в книжке краткие пометки, Плод сорвать, трепещущий на ветке, Молоком снабдиться у молодок, Ту иль эту взяв за подбородок. Нам нестись, дистанций не считая, С терпеливостью сынов Китая, Сквозь бескрайней шири мелколесье, На движеньи зиждя равновесье. А иные валятся в канаву, Путь счастливцам уступив по праву, И лежат под тяжестью доспехов, До заветной цели не доехав.

269

«Жизнь у нас тревожна и бессонна…». Автограф не обнаружен. Печатается по копии.

20 июля 1951

МИНИАТЮРЫ, ЭКСПРОМТЫ, ШУТОЧНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Воспоминание [270]

Веселого слова «пощада» Влюбленное сердце не знало, — Она говорила — «не надо!» — И руки мои целовала…

1922

Москва [271]

И город — хам, и хамом обитаем. Что изменилось со смешной поры, Когда нас царским потчевали чаем Столицы постоялые дворы? —

Февраль 1925

270

Воспоминание. Автограф — 39.34.

271

Москва. Автограф — 39.34; первонач. загл. «Рыночная Москва».

Жених Тамары [272]

Памяти Сергея Есенина

Убит и демоном отогнан. В Эдем неведомый ведома, Душа распахивает окна Необитаемого дома.

29 декабря 1925

«Свиданьем с Раей упоенный…» [273]

272

Жених Тамары. Автограф — 39.36; помета: «за 5 минут до получения известия о самоубийстве Есенина».

273

«Свиданьем с Раей упоенный…». Черновой автограф — 40.25; помета: «Экспромт на именинах у Раи Бобович».

Свиданьем с Раей упоенный И от цветов еще пьяней, Вплету я красные пионы В букет, преподнесенный ей. В нем чередуются пионы С гортензией и с резедой Как стихотворные пэоны Четырехстопной чередой. Вы несговорчивы и горды. Пион один, пион другой Слетает с рифмой резедой Пэон второй, пэон четвертый. Но, Рая, Рая, милый друг, Какая польза от пиона, Когда внимательней шпиона Твой недоверчивый супруг.