– Нора!

Уэсли направился к ней, но его отец опередил его. Он дернул Нору с пути разгневанной Скаковой Красотки, вытащив ее из стойла. Уесли даже не вышел через дверь, он вылетел из нее. Все вчетвером они стояли возле стойла, наблюдая, как Скаковая Красотка уткнулась носом в нос Бастинадо. У хрупкого новорожденного были три параллельных рубца на спине, но Уесли не видел крови. У него, возможно, будут шрамы. Но у него также будет живая мать.

– Нора?
– Уесли посмотрел на Нору и увидел, что она тяжело дышит, с широко раскрытыми глазами и безмолвно сжимает хлыст побелевшими костяшками.
– Ты в порядке?

Она покачала головой.

– Я в порядке, - сказала она, хотя он не был уверен, что поверил этому.

– С ним тоже все будет хорошо.

Уесли осторожно взял стек из ее руки и повесил на стену к другим аксессуарам для верховой езды. Обернув руку вокруг ее талии, он притянул ее ближе. Она не обмякла у его тела, как обычно. Она просто стояла, дышала, уставившись в пустоту. Уесли напрягся, когда его отец подошел к ней, с новым выражением в глазах.

– Это была самая дьявольская вещь, что я когда-либо видел в своей жизни, - сказал он, переводя взгляд от Норы к Бастинадо и обратно.

– Я надеюсь, с ним все будет в порядке.

Нора медленно встретилась взглядом с пожилым мужчиной.

– Я полагаю, что должен сказать Вам спасибо.

Отец Уесли протянул руку для пожатия. Нора лишь взглянула на нее, прежде чем одарить его легкой и опасной улыбкой.

– По крайней мере, сейчас Вы знаете, что когда я должна, я могу быть очень серьезной.

Глава 31

Север

Прошлое

Кингсли не мог поверить, пока не увидел ее. Больше года прошло с тех пор, как он видел свою сестру, с тех пор, как их дедушка и бабушка вырвали его из хватки Мари-Лауры на похоронах родителей. Как Сорен организовал это… она проделала весь этот путь, чтобы увидеть его? Сорен утверждал, что у него есть деньги, и из того, что Кингсли слышал, это утверждение было преуменьшением. Отец Сорена женился на деньгах, затем взял семейное богатство и с безжалостной деловой хваткой утроил его через двадцать лет.

Деньги для Кингсли были последним, что прельщало его в Сорене. Будь он беден как церковная мышь, Кингсли по-прежнему спал бы у его ног, целовал его руки и ползал по команде через горящие угли, если бы Сорен попросил его об этом.

Не это было ценой за приезд Мари-Лауры, а чтобы навестить его, что и породило такое неверие в Кингсли. Во время их совместных ночей, когда Кингсли опускался на колени у ног Сорена или лежал под ним, или подчинялся его дисциплине, Сорен всегда говорил ему, как мало он значил, как мало он стоил. Кингсли знал, что он был всего лишь телом для Сорена, телом, которое использовали и злоупотребляли, и отбрасывали, когда он насытится. Так почему… почему Сорен сделал эту милость для него?

В этом не было никакого смысла. И все же…

Черный автомобиль продолжал осторожно петлять по единственной дороге, которая вела от узкого шоссе к школе. Кингсли одиноко стоял в морозном декабрьском воздухе, ожидая ее приезда. Сорен сыграл с ним в тысячи страшных игр разума после их первой ночи вместе в эрмитаже. В некоторые дни Сорен отказывался признавать его существование. Кингсли хотел поговорить с ним, и Сорен продолжал заниматься, чем он занимался, как будто Кингсли был каким-то призраком, пытающимся и терпящим поражение в попытке связаться с живыми. В другие дни Сорен следил за каждым его шагом, смотрел и критиковал. Кингсли приходилось перешнуровать обувь, домашнее задание переписывать более опрятным почерком, переодевать одежду без причины, а лишь потому, что Сорен приказал ему. Однажды в эрмитаже, Сорен сказал Кингсли, что он больше не желает продолжать эту игру вместе, что он устал от этого, устал от него. Кингсли упал на колени в страхе и умолял Сорена, чтобы тот дал ему еще одну ночь, еще один шанс. Слезы струились из уголков глаз Кингсли, пока он не заметил едва различимую улыбку, играющую в уголках губ Сорена. В ярости, он вскочил на ноги и бросился с кулаками на Сорена. Тот перехватил удар с шокирующей силой и ловкостью.

– Самообладание, Кингсли, - прошептал он, пока Кинг изо всех сил пытался вырваться из этой железной хватки.

– Я ненавижу тебя. – Эти слова Кингсли сказал на английском языке. Они были слишком уродливыми для французского.

– Я знаю. Я знаю, ты ненавидишь меня. Но я не ненавижу тебя. Ненависть - это слишком сильное слово, чтобы описать мои чувства к тебе.

– Почему… почему ты делаешь это со мной?

В ответ Сорен выпустил его руку. Кингсли бросился на него снова и Сорен пнул его в бедро, заставив растянуться по полу. Он встал, не желая сдаваться, хотя он знал, насколько бесполезна борьба. Но Сорен уселся ему на колени и толкнул его обратно на пол. Зарывшись руками в волосы Кингсли, Сорен держал его неподвижно на холодной твердой древесине.

– Я делаю это по одной и только одной причине… - прошипел ему в ухо Сорен. Тело Кингсли напряглось от ярости, и гораздо более нежелательного прилива желания, которое он никогда не мог преодолеть, когда Сорен прикасался к нему.
– Я получаю от этого такое же удовольствие, как и ты.

И в ту ночь, пока Сорен избивал его и трахал снова и снова, он делал это в полной тишине, даже когда Кинг просил о пощаде ни единого слова. Только на рассвете Сорен заговорил с ним, и то сказал только одно слово.