Желающих петь в самом модном московском

ресторане

предостаточно,

как

в

Первопрестольной, так и в Питере.

Граф Рибопьер был большим любителем

старых таборных песен. Одной из них цыгане и

начали:

Ой, да невечерняя, невечерняя нитэ заря

Ой, заря, ой, да зорька,

Зорька виткак спотухала, спотухала...

Потом появились новые гости. Поздравить

виновника торжества приехала вся беговая

администрация

с

вице-президентом

Колюбакиным во главе. Зная, что Колюбакин,

хоть и стеснён в средствах, но отличается

широкой натурой, Соколов шепнул своим:

243

– Давайте величальную. Только пусть водки

нальют, а не шампанского, его Александр

Васильевич на дух не переносит.

Солистка хора Маша запела:

За дружеской беседою,

Где пир идёт горой,

Заветам дедов следуя,

Мы песню пропоем.

И в этой песне слышится

Нам отклик жизни всей

И сразу легче дышится,

И сердцу веселей!

Хор дружно подхватил припев:

Хор наш поет припев старинный!

И вино течёт рекой,

К нам приехал наш любимый

Александр Васильич дорогой!

В руках цыганки появился серебряный

поднос, на котором стоял хрустальный бокал

водки:

Так выпьем же за Сашу,

За Сашу дорогого.

Свет ещё не видывал

Хорошего такого.

Саша, Саша, Саша,

Саша, Саша, Саша,

Саша, Саша, Саша,

Саша, пей до дна!

И цыгане, и гости дружно поддержали

певицу:

244

Пей до дна!

Пей до дна!

Пей до дна!

Колюбакин неторопливо выпил бокал.

Белым батистовым платком промокнул пышные

усы и расцеловал Машу.

– Ох, хорошо... Никакая закуска не нужна, -

сказал он и бросил на поднос пачку

двадцатипятирублёвок.

Веселье продолжалось.

– Карлуша, ты ведь собирался нас угостить

каким-то необычным крюшоном? - напомнил

Малинин Петиону.

– Непременно, - улыбнулся тот и стал

объяснять Апельсину, что ему потребуется для

приготовления напитка.

– А для вас, что спеть, Александр

Александрович?
– спросил Соколов Стаховича.

– «Цыганскую венгерку».

– Да не для меня эта песня, - замялся цыган.

– Вот двоюродный мой брат Ваня Васильев,

царство ему небесное, замечательно её пел. А у

меня так не получится.

– А ты попробуй, - настаивал Стахович.

– Ладно, - Соколов сел, перебрал струны

гитары. Начал он тихо, почти шёпотом:

Две гитары зазвенев,

Жалобно завыли...

С детства памятный напев,

Старый друг мой - ты ли?

245

С каждым словом голос его становился всё

громче и громче, переходил в крик:

Что за дело? Ты моя!

Разве любит он, как я?

Нет - уж это дудки!

Доля злая ты моя,

Глупы эти шутки!

Нам с тобой, моя душа,

Жизнью жить одною.

Жизнь вдвоём так хороша,

Порознь - горе злое!