скаковых лошадях. Притом даже не российских, а

французских.

– Эх, Георгий Порфирьевич, - сокрушённо

покачала головой старуха. - Даже такой

проницательный человек, как вы, не видит

насколько изощренно все эти, так называемые

118

писатели и журналисты ведут подкоп под устои

государства, религии, семьи...

– Вот что, почтенная Глафира Григорьевна, -

остановил её Лавровский. - Всё рассказанное

вами, действительно, представляет интерес...

– Можно я буду доносить об этом вам

лично?

– Можно, - великодушно разрешил Алексей.

– Пишите о чём угодно. А вот Лавровского и

Малинина попрошу вас забыть раз и навсегда.

– Я всё поняла. Очевидно они выполняют

ваше секретное задание... Не угодно ли чаю?

– К сожалению, неотложные дела.

Чаёвничать в обществе особы, которую

давно заждались в Преображенской больнице для

душевнобольных, не было никакого желания...

У ворот его ждал Соколов:

–

Куда вы запропастились, Алексей

Васильевич? Я уж беспокоиться начал.

– К старухе Грындиной в гости заглянул.

Зарудного у неё нет.

– А где он?

– Сейчас узнаем.

Конечно, перехватывать, а тем более

вскрывать письма адресованные одному из

руководителей российской политической полиции

дело опасное. Но сами виноваты. Нечего

связываться с мошенниками и сумасшедшими.

Алексей решительно вскрыл конверт. Никакого

119

письма там не оказалось, только старый

трактирный счёт.

– Пустые хлопоты... Поехали, Саня, в

сыскное.

Лавровский надолго умолк.

– О чем задумались, Алексей Васильевич? -

прервал затянувшееся молчание Соколов.

– О жизни, Саня. О том, как она на игру

похожа. Скажи, с тобой так бывало? Утром твёрдо

решил поставить на лошадь, не сомневаешься, что

она первой придёт. А приехал на бега, посмотрел

проездку, с приятелем посоветовался и ставишь

совсем на другую.

– Бывало. И сколько раз,- засмеялся

неунывающий сыщик. - Вот в прошлое

воскресенье, поставил не так как собирался и

проигрался вдрызг.

– Вот и я так. Хотел же сразу искать

мошенников среди знакомых Рибопьера. А потом

пообщался с графологом, побегал по редакциям и

напрочь об этом забыл... И что мы имеем в

результате? День прошёл, а воз, как говорил

дедушка Крылов, и ныне там... Ладно, сейчас

отвезём Катю на Грачёвку, заедем в сыскное и

отправляюсь я Карлушу Петиона искать.

Окинув взглядом номер - полураздетого

чернявого, лежащего на кровати; вывернутые

карманы его брюк и поддёвки; раскрытый

чемодан и раскиданные по комнате вещи;

120

бутылки и недопитые стаканы на столе - Малинин

сразу понял, что здесь произошло.

– Картина вполне очевидная, - сказал он. -

Опоили и обобрали.

–

Вот беда-то! - всплеснул руками

управляющий. - На моей памяти, в нашей

гостинице никогда такого не случалось. А я ведь

здесь без малого пятнадцать лет служу.

– Не рассказывайте мне сказки, Пармён

Петрович. Когда я в 79-м году пришёл в полицию,

то первым делом, которым мне пришлось

заниматься была смерть артельщика Опёнкина.

Помнится, ваш коридорный Сашка Сечёный тогда

чистосердечно признался, что попотчевал его

«малинкой». Пошлите лучше в участок и за

врачом.

Сергей склонился над чернявым. Нет

сомнения, это он сегодня приходил в редакцию.

Осмотрев комнату, нашёл под одним из стаканов

свернутый пополам лист писчей бумаги.

Развернув его, прочитал:

Милый Вова!

Ты молодец против овец, а против молодца

сам овца. При твоей работе пить на халяву

чревато. Передавай от меня привет Витьке-

следователю. И вообще, сявки вы, а не «чёрная