Хурдек и-Бухари и Абу Бекр отметили это и, как это часто водится между людьми, сочли случившееся справедливым. Вот, даже эти люди, столь удалённые и по времени, и по месту от сути событий, поняли, что стрелок из лука и трепальщик хлопка должны быть поставлены несколько выше бывшего богослова.

Надо тут, конечно, принять во внимание и выпитое вино. А пилось оно из очень больших чаш.

Конечно, тремя этими превознесениями дело не закончилось. Захотели сказать и многие другие. Говорили очень хорошо: и не слишком длинно, и очень длинно, красочно и цветисто, одним словом, говорили по-разному. Но все — о дорогих гостях-сербедарах.

Если в самом начале пиршества те ещё немного сомневались, что бояться им нечего и что их не убьют, то ближе к его окончанию Хурдек и-Бухари вместе с Абу Бекром плюнули бы в лицо человеку, попытавшемуся утверждать, что все присутствующие здесь во главе с эмирами — не их лучшие друзья.

Кстати, члены сербедарской свиты также были приглашены к дастархану и накормлены и напоены ничуть не хуже, чем их вожди. Они не радовались, когда им накануне сказали, куда они должны будут отправиться, теперь же они понимали, какие они были глупцы.

В самый разгар пира, когда Хуссейн наклонился со своего костяного трона к Хурдеку и-Бухари с тем, чтобы сказать очередную любезность, Тимур сделал то же самое по отношению к Маулана Задэ. С одним отличием — он сказал ему не любезность:

— Вас всех пригласят и на завтрашний пир. Но уже без охраны. Не приезжай.

На лице бывшего богослова не дрогнул ни один мускул, но внутри у него вспыхнула радость — он наконец понял, в чём заключался смысл происходящего. Теперь ему было ясно, что бояться действительно нечего.

Тимур поднял голову и спросил:

— Они приехали?

Хуссейн мрачно кивнул:

— Приехали. Но не все.

— Что значит «не все»?

Разговор происходил в шатре Тимура. Хозяин шатра полулежал на подушках и время от времени прикладывался к мундштуку кальяна.

Гость показал слуге, куда положить подушки, и тоже полуприлёг. Далось это действие ему не без труда, лицо налилось кровью, дыхание потяжелело. Дождавшись, когда всё придёт в норму, Хуссейн сказал:

— Не притворяйся!

Тимур удивлённо вытащил мундштук изо рта и, изображая растерянность, спросил:

— Что значат твои слова, брат?

Брат ещё раз тяжело вздохнул, потеребил тяжёлый чёрный ус толстыми пальцами.

— Приехали только Хурдек и-Бухари и Абу Бекр.

— Значит, Маулана Задэ не явился!

— И знаешь почему?

Тимур заинтересованно кивнул: почему, мол?

— Потому что ты посоветовал ему не приезжать. Что ты на это скажешь?

— Может, он просто слишком много выпил вчера и спит где-нибудь?

— Ты лучше меня знаешь, что он почти не пил за вчерашним дастарханом.

— Может, эти двое просто не смогли его отыскать. Самарканд — город большой...

— Самарканд — город большой, я согласен с тобой, но стрелок и трепальщик сумели обшарить его полностью за сегодняшнее утро, поэтому и прибыли только к полудню. Но у меня возникает вопрос.

— Какой, брат?

— Отчего это Маулана Задэ могло прийти в голову спрятаться, когда он приглашён на пир к людям, которые уже доказали своё дружеское к нему расположение?

Тимур кивнул с самым серьёзным видом:

— Да-а, непонятно это.

Он почти не слушал вопросы Хуссейна, он был занят размышлениями. Честно говоря, он надеялся, что толстяк не сумеет разгадать его план и не свяжет исчезновение бывшего богослова с тайными замыслами своего брата. Жаль, кажется, были соблюдены все меры предосторожности: эмир не оставался наедине с Маулана Задэ ни разу. Сам Хуссейн был слишком весел и пьян, чтобы о чём-нибудь догадаться. Только два объяснения его внезапной проницательности можно себе представить — чья-то умная наблюдательность или чьё-то подлое предательство. Что касается наблюдательности, то она не является доблестью Хуссейна, тем более пьяного. А предательство... Предать мог только Байсункар... Это исключено. Масуд-бек! Ну конечно!

Тимур попытался вспомнить, попадался ли ему на глаза этот юноша во время вчерашнего пира после того, как поднял бокал за здравие Абу Бекра. Нет, не попадался. Значит, пьян не был. А что может делать трезвый человек на пиру?

— Ты молчишь, Тимур?

Хуссейн был страшен: ноздри раздуты, глаза налиты кровью, кулаки сжаты. Нет, такого не убедить ни в чём и ни в чём не разубедить. Однако, что ему так дался этот Маулана Задэ?

— Что ты хочешь услышать от меня, Хуссейн?

— Правду!