— Но этот кривой признался сам.

— А что ему оставалось делать? Клянусь силами верха и низа, как говорят марабуты, есть простое объяснение сговорчивости этого мерзавца.

— Но какое?

Масуд-бек задумался лишь на мгновение.

— Может быть, у Тимура в руках находится всё семейство этого человека и Тимур угрожает вырезать его целиком, если одноглазый не станет на себя наговаривать то, что ему будет велено.

Хуссейн замялся.

— Среди степняков не приняты такие подлые приёмы.

— Степняки слишком давно живут среди людей, у которых эти приёмы были приняты давным-давно. Наука, облегчающая жизнь, усваивается быстро.

— Всё равно, не хочется думать так.

— Не хочется, но придётся. Да и не в том суть — как именно Тимур заставил этого хуталлянца наговаривать на себя. Важно то, что он держал его про запас. Для такого разговора, как сегодня. Почему, спрашивается, он не отослал его к тебе в тот день, когда тот явился к нему с подлым обвинением в твой адрес? Почему не зарубил в порыве ярости, что тоже было бы понятно и более похоже на степной характер?

Хуссейн тяжело вздыхал, морщился, но не возражал.

— Сегодня Тимур явился перед тобой в полном блеске, он верный друг и благородный семьянин, и ты уже готов рассердиться на меня, человека, говорящего, быть может, горькие, но честные и прямые слова. Теперь он думает, что ты станешь вести себя так, как нужно ему, и сам приведёшь его к той цели, которой он уже давным-давно вожделеет. Может быть, с первого дня вашего знакомства. Всю жизнь ты тащишь его за собой, всю жизнь на него падает отсвет твоей славы. Даже жив он разве не только благодаря тебе?

— Что ты имеешь в виду?

— Вспомни Сеистан. Кто не бросил его, издыхающего, на съедение людям Орламиш-бека?

Упоминание о Сеистане в том смысле, в каком это сделал племянник, согрело сердце эмира. В нем болезненной занозой сидела эта фраза: «Вспомни Сеистан!», брошенная ему Тимуром перед началом «грязевой» битвы. Теперь эта заноза благополучно вышла. На её месте водворилась благодарность к проницательному и преданному племяннику. Отныне всё, что бы ни говорил Масуд-бек, безоговорочно принималось эмиром на веру.

А говорил он вот что:

— Вспомни ещё и вот такое: когда сдохли кони у людей Тимура и им грозила смерть не только от вражеского оружия, но и от голода, к кому явились они по совету своего неудачливого и нищего эмира? Они явились к тебе.

— Да, это так.

— Получили они отказ у тебя, удачливого и богатого?

— Я дал им всё, что они просили.

— Вот видишь, не только своей жизнью, но и жизнью людей своих Тимур обязан тебе.

От Волнения, от ослепительной ясности открывшейся перед ним картины и от воспоминания о деньгах грудь Хуссейна начала учащённо вздыматься. Ведь действительно, не одну сотню дирхемов отсыпал он в полу халата, подставленную Мансуром! Где они теперь, эти монеты?

— Я знаю, что делать, — сказал Хуссейн, поглаживая обеими руками бороду.

Масуд-бек закрыл глаза и расслабленно улыбнулся: он был доволен собой. Велика сила слов, велика! Каждый раз убеждаясь в этом, он не уставал этому удивляться.

Курбан Дарваза, Мансур и Байсункар были в растерянности, как и все, явившиеся вместе с ними. Это было видно по их лицам. Тимур кутался в меховую полсть — в последние дни его мучила какая-то болезнь, похожая на простуду и лихорадку одновременно. Сейчас его мучил озноб, и единственным спасением служила эта обширная полсть, сшитая из лисьих шкур. Он смотрел на вошедших в шатёр, но не мог сосредоточиться: и лица старых соратников, и сам факт их появления расплывались в его сознании. Он знал, что они должны были присутствовать на казни сербедаров и, видимо, присутствовали, но почему они не рассказывают, каким именно способом казнил непреклонный Хуссейн взбунтовавшихся висельников? Собравшись с силами, перебарывая мелкую, но настырную дрожь, Тимур спросил:

— Что же вы молчите, как будто только что повстречались с архангелом Джебраилом?

Соратники переглянулись. Им предстояло сообщить эмиру неприятную новость, и никому не хотелось быть в этом деле первым.

— Ещё раз вас спрашиваю: что произошло? Хуссейн помиловал висельников и, наградив, отпустил править Самаркандом?

Наконец Байсункар, которому по чину надлежало первым открыть рот, открыл его:

— Нет, хазрет, он не помиловал их. Он привязал их к лошадям за ноги и велел налить в рот кипящее масло. Потом...

Тимур поморщился, не желая слушать дальше. Он отлично знал, что было потом.

— Но что случилось с вами? Я не поверю, что ваши души содрогнулись при таком зрелище, разве вы не видели казней и пострашнее?

Байсункар погладил свою израненную руку и поклонился. Все вошедшие в шатёр также поклонились.

— Мы видели страшные казни, хазрет. И не о казни мы пришли говорить.

Озноб досаждал Тимуру всё сильнее, и чем больше он от него страдал, тем сильнее его раздражало длинное вступление к разговору.