Батыры хорошо знали своего господина и после этих слов поняли, что, как бы он ни хвалил их сегодняшние советы, следовать он им не собирается.

— Я остановил свой выбор на другом представителе славного царственного рода.

— Кто же это? — не удержавшись, спросил Мансур, когда молчание после слов хазрета затянулось.

— Кабул-Шах Аглан.

Мансур, Курбан Дарваза и Байсункар с одинаковым изумлением поглядели на эмира.

Тимур усмехнулся:

— Вижу, что изумил вас. Сейчас я развею это изумление. Вы, конечно, слышали, кто такой этот Кабул-Шах Аглан.

— Он дервиш! — воскликнул Курбан Дарваза.

— Хуже того — он поэт! — с едва скрытым в голосе негодованием высказался Мансур.

— Он живёт в горах, в пещере. Как животное! — завершил парад характеристик Байсункар.

Тимур кивнул:

— Всё, что вы сказали, справедливо. Но справедливость не венец творения, а лишь правильно выбранный путь. Подумайте над этими словами. Но потом, когда мы закончим говорить. А сейчас я скажу вам вот что. Я решил призвать Кабул-Шаха Аглана, и я призову его. Многим он уступает тем чингисидам, за которых высказываетесь вы, но в одном он многократно превосходит их.

— Что ты имеешь в виду, говоря это, хазрет? — спросил нетерпеливый Мансур.

— Суюргатмыш и Адиль-хан наверняка согласятся на наше предложение, согласятся царствовать не правя, но в глубине души и тот и другой будут мечтать о дне, когда смогут к своему блеску прибавить ещё и власть. Кабул-Шах Аглан никогда не допустит такого желания в своё сердце. Нельзя вожделеть того, от чего добровольно отказался. Это во-первых...

Тимур вдруг прервал речь, и прервал надолго, так что соратники сочли возможным поинтересоваться, о чём он счёл нужным умолчать.

— А «во-вторых», хазрет, что «во-вторых»?

«Во-вторых, я не хочу вас ссорить друг с другом. Ибо, если я предпочту Суюргатмыша или Адиль-хана, я нарушу равенство между вами. Тот, чей ставленник станет самаркандским ханом, воспарит в мыслях своих, возмечтает о туманных усладах будущего возвышения, и с этого начнётся раскол. Трещина его пройдёт через моё сердце. Чтобы не потерять никого из вас, я никого из вас не поддержу».

Так подумал Тимур, но не произнёс вслух ни слова из того, что подумал.

Байсункар, Мансур и Курбан Дарваза разошлись в недоумении, так и не дождавшись ответа на своё «во-вторых». Всего лишь в недоумении, а такое настроение высокостоящих не опасно для государственного порядка.

На следующий же день были отправлены люди на поиски того места, где скрывается царевич, ставший дервишем и поэтом. Оказалось, что поиски его не такая уж простая задача. Когда вокруг человека много слухов, большая часть из них, естественно, оказывается ложной. По одним — Кабул-Шаха видели в горах Бадахшана, по другим — он блуждал в низовьях реки Аму. И в горы, и в речные низовья были отправлены отряды. И тот и другой вернулись ни с чем.

Поиски продолжались несколько недель, и с каждой неделей недоумение Тимура становилось всё больше. Как может бесследно затеряться человек, который не прячется и имя которого у всех на устах?

Нет брадобрея и погонщика в Мавераннахре, не знающего наизусть хотя бы несколько газелей [56] его сочинения. Его меткие остроты цитируют и учёные улемы, и сквернословы-чайханщики, а его самого — нет.

Где же он?

Может быть, умер?

Нет, весть о смерти распространяется быстрее, чем любая другая, она распространяется, даже когда её не распространяют.

Чем долее тянулось это непонятное положение, тем раздражённее становился Тимур. Он слишком привык к тому, что когда он принимает решение, оно должно быть выполнено. Кроме того, Самарканду и в самом деле был крайне необходим законный правитель. Сверх этого ему было неудобно перед Байсункаром, Мансуром и Курбаном Дарвазой. Получается, что их кандидатам, пусть и несколько сомнительным, но всё же живым людям, он предпочёл неуловимый, бесплотный дух. Пустое, блуждающее по дорогам молвы имя.

От неприятных мыслей отвлекало Тимура только одно: он призвал из Дамаска знаменитого Али ибн-Ширази, лучшего архитектора этого славного города. Он поделился с ним своими мечтаниями о будущем Самарканда. Ничего не скрыл, изложил самые заветные и фантастические из своих замыслов.

Архитектор, человек почтенных лет с длинной, до пояса седой бородой, в зелёной, расшитой серебром чалме, внимательно слушал эмира, изредка поглядывая на него запавшими чёрными глазами, не утратившими остроты за все годы напряжённых трудов. Много, даже слишком много повидал на своём веку Али ибн-Ширази и людей и городов. Сердце его остыло, а разум очистился от заблуждений. Ему нравился этот молодой хромец с затаённым огнём за щёлками прищуренных глаз, нравился ему и фантастический небывалый город, о котором он так страстно и одновременно толково рассуждал. Но вместе с тем старик отчётливо видел абсолютную несбыточность излагаемых перед ним мечтаний. Ибо перед тем как прибыть во дворец, Али ибн-Ширази подробно осмотрел Самарканд, эту груду растрескавшегося самана.