Шрифт:
— Байсункар, скажи мне, сколько вы должны за купленных в Сеистане лошадей.
— Восемь тысяч дирхемов плюс ещё четыре.
— А это ещё почему?
— Потому что эмир Хуссейн считает, что те деньги он дал нам в рост.
Тимур невольно закашлялся, но быстро пришёл в себя и снова сделался весел. Причём было видно, что веселится он искренне. Ему почему-то особенно сильно понравилось то, что его названый брат поступил с его батырами как базарный ростовщик.
— Не много ли он хочет взять роста, полсуммы за такой срок, а, Байсункар? Какие расценки на базарах Мавераннахра?
Вмешался Мансур:
— Столько берут только кокандские ростовщики, но всем известно, что они — порождение дьявола.
— Боюсь, что не только они, — процедил сквозь зубы хозяин шатра. — Пересчитайте, там должно хватить.
Счёт денег — дело недолгое, даже когда денег много, а считающие полуграмотны.
— Не хватает совсем немного, — сообщил Байсункар, — сотни три дирхемов.
— Думаю, Хуссейн удовлетворится и этим, — сказал Курбан Дарваза. — Он вообще вряд ли рассчитывал, что мы станем платить, зная о нашей нищете. Просто хотел унизить.
Тимур покачал головой и прищурился:
— Нет, Курбан Дарваза, мы отдадим ему ровно столько, сколько он просит.
С этими словами он встал, поражая батыров лёгкостью, с которой он это проделал, сбросил с плеч гигантскую лисью полсть и велел подать халат.
— Ждите меня здесь!
И с этим вышел. Он хромал довольно сильно, но вместе с тем его походка производила ощущение очень устойчивой.
— Куда он? — спросил кто-то, но ответить на этот вопрос не смог бы никто.
Выйдя из шатра, Тимур повернул налево и решительно зашагал к женским кибиткам. Попадавшиеся ему по дороге воины были так растеряны неожиданным появлением хазрета, что даже не успевали пасть ниц.
К жене, вот куда шёл Тимур, к любимой жене своей Улджай Туркан-ага. Та, ни о чём не подозревая, сидела за бесконечным женским рукоделием у себя в палатке, ярко украшенной изнутри цветным гилянским шёлком [52] .
Две прислужницы, находившиеся в палатке, при виде ворвавшегося внутрь Тимура рухнули на пол и стали отползать пятками вперёд с невероятной быстротой, как будто всегда этому учились. Впрочем, что с них взять — китаянки!
52
Гилянский шёлк — шёлк из Гиляна, иранского центра шёлкоткачества.
Улджай Туркан-ага испугалась конечно же меньше, чем прислужницы, но тем не менее испугалась. И это несмотря на довольно сердечные отношения с мужем. Он не был ни деспотом, ни таинственным дивом [53] , ни неутомимым сладострастным животным. Любил ли он сестру Хуссейна?
Воздержимся, пожалуй, от рассуждений на эту тему. Стан степной орды — не лучший фон для тонких чувств и изощрённой куртуазии. Одно можно было сказать с уверенностью: своей женой Тимур был доволен, и несмотря на то что она была сестрой человека, с которым он с этой минуты вступал в состояние непримиримой вражды, он не считал ни нужным, ни возможным её пугать или оскорблять. Спокойным и ровным голосом он сказал:
53
Див — злой дух.
— Улджай Туркан-ага, мне нужны твои драгоценности.
Не задав ни одного вопроса, не выразив ни малейшего удивления по поводу столь странного желания мужа, она встала, отложив иглу и кожаную рукавицу, вышиванием которой занималась, и принесла из спального отделения большой кисет, вышитый кашмирским бисером [54] . Принесла и недрогнувшей рукой протянула мужу. Тот поощрительно улыбнулся, развязал шнуровку кисета и высыпал драгоценные побрякушки на большую атласную подушку. Его, оказывается, интересовали не все без исключения золотые и серебряные штуковины. А что именно?
54
Кашмирский бисер. — Кашмир — город и провинция в Индии.
Две огромные, богато украшенные камнями серьги.
Так ведь это подарок к свадьбе! Улджай Туркан-ага произнесла эти слова не вслух, а мысленно.
— Остальное мне не нужно, — сказал Тимур и вышел, оставив свою любимую жену в полном смятении. Она, конечно, понимала — произошло что-то ужасное.
Батыры Тимура наконец дождались своего хазрета и, когда он бросил поверх кучи золота принесённые им серьги, были поражены не меньше «ограбленной» супруги. И Байсункар, и Мансур знали, что это за серьги, и догадывались, что означает их возвращение дарителю.
— Отнесите всё это ему, — сказал Тимур, — и проследите, чтобы серьги лежали сверху, чтобы их сразу можно было разглядеть. Смотрите внимательно за его лицом. Если он ничего не скажет словами, о многом может поведан книга его лица.
— Ты надеешься, что он не возьмёт эти серьги? — спросил визирь.
— Видит Аллах, я ни на что уже не надеюсь, но он же учил нас устами пророка, что, если можешь дать человеку надежду на спасение, дай.
— Но если он от них откажется, хазрет, что нам делать тогда?