родные мои сыночки, простите меня, что долго не отвечала вам на ваше письмо:

первое-то время все из рук валилось и писать не могла, не было моей

моченьки. Спасибо вам за добрые слова и картину об Яшеньке, которую вы

прислали мне. У меня ее забрали, и теперь она висит в избе-читальне. Не

забывайте моего Яшу, пишите мне письма. А коли у кого нет родной матери,

пусть приезжает ко мне, будет моим сыном вместо Яши. Привечу, не обижу.

До свиданья, милые мои. Желаю вам скорой победы и всем остаться живыми

и невредимыми.

Ваша мать Пелагея Кирилловна Уварова.

Село Пологое, Курской области".

Наташа закончила чтение, но еще долго никто не решался нарушить тишину.

Потом Вася Камушкин предложил:

– - Ребята, давайте напишем ей еще письмо!

Комсорг был доволен: в письме упоминалось о его рисунке, в котором он

изобразил подвиг Якова Уварова.

– - Надо написать, -- поддержал Шахаев.
– - Кому же поручим?
– - и он

посмотрел на разведчиков. Те поняли и в один голос закричали:

– - Наташе!.. Наташе!

– - Хорошо, я напишу, -- сказала она и вдруг разрыдалась. Она плакала,

но не чувствовала прежней тяжести, и слезы были не так горьки, как прежде:

сейчас они облегчали. Она поднялась с бревна, на котором сидела до этого, и

направилась к своей хате. У крыльца вспомнила:

– - У кого там фурункул, товарищи? Пусть зайдет ко мне!

Теплый ветерок трепал ее волнистые светлые волосы, непокорно

выбивавшиеся из-под пилотки. Шахаев, проводил девушку долгим взглядом,

удовлетворенно вздохнул.

Он подозвал Панина:

– - Слушай, Сeмeн, почему Вера перестала ходить к нам?

Сенька, застигнутый врасплох, в замешательстве нe мог сразу ничего

сказать парторгу.

– - То есть... как почему? А чего ей тут делать?

– - Пусть ходит и дружит с Наташей. A ты дурака не валяй.

Сенька не ответил, но к вечеру, будто по мановению волшебной палочки,

толстощекая Вера уже сидела в Наташиной комнате. Подружились они так быстро,

как могут подружиться только девушки и то лишь на войне. Об Акиме Вера не

спрашивала: это было бы слишком больно для ее новой подруги. В конце концов

она начала рассказывать о себе, о своей дружбе, о любви к Сеньке и о том,

как все-таки трудно девушкам на фронте, особенно если девушка одна среди

ребят. Наташа, казалось, слушала внимательно. Однако, когда Вера спросила ее

о чем-то, Наташа не ответила. Она думала о себе, о парторге, о матери

Уварова и ее соседке, которая поддержала Кирилловну в большом горе и не дала

ей упасть, и Наташе хотелось обнять всех этих хороших, умных и добрых людей.

Думала Наташа и о разведчиках. Люди эти, огрубевшие на войне, убивавшие и

убивающие врагов, -- эти самые люди окружили ее трогательной заботливостью.

– - Страшно неудобно... кругом хлопцы, -- продолжала рассуждать Вера.
– -

Конечно, ведь мы тоже солдаты. Вот некоторые бойцы и относятся к нам только

как к солдатам. А ты знаешь, Наташа, мой Семен пропал!
– - вдруг сообщила

Вера.

– - Как пропал?
– - отвлеклась наконец от своих мыслей Наташа.

– - Опять Акима искать... Знаешь, Сеня просто места себе не находит. С

ним сейчас и говорить невозможно. Потемнел, худой стал -- просто страшно за

него. Ты знаешь, Наташенька, как он любил твоего Акима!.. А тут они еще

поссорились с ним из-за чего-то. Вот Сеня и мучается. Боюсь я за него,

Наташенька! -- пухлые губы Веры покривились, и была она похожа сейчас на

большого ребенка, готового расплакаться.

Наташа, словно очнувшись, порывисто охватила шею девушки и крепко

прижала голову Веры к своей груди.

– - Сестренка моя!.. Родная...

В комнату к девушкам заглянул Марченко, но, ничего не сказав, вышел.

Появление Наташи в подразделении повлияло на поведение лейтенанта самым

лучшим образом. Он как бы вновь стал таким, каким его знали солдаты раньше:

энергичным, стремительным, деятельным. Не давал покоя ни себе, ни старшине,

ни командиру взвода. Всюду старался навести порядок, хотя и без того было