Мы знали, и все равно Юрка не мог успокоиться:

— Война! Мы будем их бить как собак…

— Юрий! Драки — это ваши мальчишеские дела, в них не вмешиваюсь. Прошу ничего не портить и не трогать в доме Барановых…

Юрка посмотрел на меня и стал успокаиваться. Мама помолчала и вдруг жалобным голосом попросила:

— Мальчики! Пожалуйста!

Когда мама говорит жалобным голосом «пожалуйста», устоять невозможно. Мы сразу дали честное слово.

Война почти кончилась. Правда, близнецы больше Рыбаленцию не трогали, ни разу.

Мама отвернулась от рояля и оглядела комнату — Юрки уже не было.

Женщины ничего не понимают в футболе. Мама сочинила про Юрку хорошо, но разве можно говорить «враги»? На матч выходят соперники, и когда кикают, то голы не забивают. Про диктовку верно: у Юрки плохо по-русскому. Зачем же она сама подарила ему бутсы? Его обещали перевести в первую команду «Лебедя», это, конечно, класс. Нечего удивляться, что Юрки никогда нет дома, то на Петровском хуторе, то на втором поле в Борках. Меня совершенно не берет. Говорит: «Хватит там загольных беков». Я все равно хотел пойти, так он показал мне кулак. Страшно скучно одному!

Один раз я ушел из дому еще до завтрака, чтобы половить крупную рыбу, которая никогда не клевала. Устроился на берегу речки у куста, неподалеку от мостков, где привязана рыбаленцовская «Утка». Ловились почти одни колюшки, я их выбрасывал на берег и еще поймал два маленьких окунька.

За спиной кто-то остановился и негромко сказал:

— Худая рыбалка. Хочешь научу, научу? В море пойдем, пойдем.

Мне и оборачиваться не надо, сразу понял, кто говорит. Тут еще поплавок потопило и надо было подсекать. Подсек, выдернул на траву окунька, побольше, чем два первых, и сказал:

— Спасибо! Попрошусь у мамы. Когда?

Рыбаленция прошамкал:

— Жавтра как шветает, шветает, — застучал палкой по тропинке и запел непонятное.

Страшно трудно было вставать. Юрке не сказал, попросил Киру разбудить до света. Шел по тропке над речкой. Рассвело, и стало холодно. Хорошо, что Кира заставила надеть фуфайку. Мерзли руки. Та, в которой была удочка и мешочек с едой, не очень. Мерзли пальцы на жестяной коробке с червями. Утренний воздух страшно пахучий: в липовой аллее запах листьев, на лугу — кошеной травы, потом, хотя до моря было еще далеко, — тины и чем всегда пахнет море. Не знаю, что это, море соленое, но соль не пахнет. На речке над самой водой носились черные ласточки. Черные, если смотреть сверху. Большая стая расселась на засохшем дереве — сплошь белые грудки. Сидят рядками одна к одной и непрерывно щебечут: «ти-ти! Ти! Ти!»

Я почему-то боялся, что Рыбаленция не придет, и зря. Издалека услышал: шлеп! Шлеп! Шлеп! Шлеп! Рыбаленция сидел на корме и, подняв слани, лейкой [14] вычерпывал воду.

Он оглядел меня, буркнул:

— Черви хороши. Удочку шпрячь в куштах.

Шлюпка Рыбаленции большая, просмоленная. На носу две корявые желтые буквы «П. А.». Значит, «Утка» — не настоящее название. Просто люди с берега смотрели, как она, черная, целый день ныряет в волнах и так прозвали.

— Щадишь!

Я прыгнул в шлюпку и еще раз удивился, какая она большая: две банки, не считая транцевой [15] для рулевого, можно грести одному и вдвоем, баковая часть покрыта досками и там внизу вроде комнатки — форпик. В форпике расстелена солома, на ней непромокаемый морской плащ и нужные вещи: анкерок [16] с пресной водой, ящик с песком для перемета, фонарь и всякая всячина. По бортам, за фальшбортами, принайтовлены [17] длинный шест с делениями и короткая мачта.

Над морем поднялась и поползла странная коричневая туча, вытянулась в одну сторону, и получилась морда, страшная, неизвестно чья. Вдруг осветилась изнутри ярким светом и прямо загорелась там, где глаза и рот. Грома не было слышно. Подул ветер, вывернул светлую подкладку приречных кустов и зарябил воду. Море почернело.

Стало неприятно, не захотелось идти с Рыбаленцией: в паршивую погоду, с незнакомым. Даже с Юркой лучше и, конечно, с мамой. Тут я подумал: «С мамой в море», рассмеялся и больше об этом не думал.

Рыбаленция распорядился: «Иди на руль». Сам сел в весла. Он греб по-морски, задерживая весла в конце гребка, вперед не смотрел. Молчал. Когда вышли из речки, скомандовал:

— Держи на Толбухин, на шамую башню. Плешкуна пройдем, приворачивай помалу, не вдруг, на Лондоншкий.

Свежий ветер бил в левую скулу. Страшно трудно было держаться на курсе. Я старался и вспотел. Рыбаленция греб равномерно, без устали. Не обращал внимания, что брызги, иногда целые гребешки волн, перехлестывали нос шлюпки.