И Ханс стал приезжать чаще. Мы снова виделись почти как раньше, но он все еще был занят и постоянно уезжал куда-то, ничего мне не говоря. Однако в мае мы, наконец, могли видеться так, как было всегда — каждые выходные. Он забирал меня, снова официально, и мы ехали к нему. Я не могла перестать обнимать его, едва только видела, что он меня ждет. Он смеялся, ерошил мне волосы и говорил, что тоже скучал. А у меня ком вставал в горле, и я не могла произнести ни слова. Только глупо и счастливо улыбалась, продолжая крепко держать его в своих объятиях.

Но как только мы приезжали к нему, я не могла наговориться. Рассказывала ему все, что слышала в обрывках разговоров работников лагеря, все, что мельком вычитывала в газетах или книга во время уроков. Мне хотелось как можно больше времени проводить с ним: говорить или слушать, видеть его или касаться — было неважно, только бы знать, что он рядом, что он живой и настоящий, а не плод моего соскучившегося воображения.

Ханс сначала удивлялся такой моей активности. Спрашивал, не стряслось ли чего, что я так нервничаю при виде него. А я просто — откровенно, без утайки, так, как могла себе позволить только с ним, — говорила, что соскучилась. И хотя я не врала, он поверил не сразу — тоже относился ко мне с неким подозрением теперь, ведь раньше я, даже доверяя ему, была тихой и спокойной, скрытной и немного замкнутой, стерегущей собственное личное пространство, в которое он допускался только во время коротких мгновений наших объятий. Но теперь все изменилось. Месяцы разлуки и коротких, будто у самой судьбы вырванных встреч изменили все, и я не хотела, чтобы было как раньше. Я хотела идти вперед, в то неизведанное будущее, которое он мне уготовил.

Приехав к нему в очередной раз, я отправилась помогать ему заваривать чай и готовить нехитрый ужин. В те разы, когда я не притворялась умелой шпионкой, чтобы добраться до него, он всегда меня кормил, а я и не отказывалась. Мы долго говорили за чаем. Я делилась последними новостями из своей скучной жизни, он рассказывал, как недавно ездил по работе в Берлин. В подробностях описывал мне, как улицы столицы украшаются к предстоящему первому мая, а я слушала его и не слышала ни слова из того, что он говорил, — только его мягкий, бархатистый даже голос, по которому успевала соскучиться даже за неделю. Мне хотелось, чтобы он продолжал говорить, чтобы рассказывал все, что вспомнит, хоть устройство парового двигателя, только бы он оставался рядом со мной здесь, в этой комнате, и позволял мне впитывать его голос каждой клеточкой тела.

Потом он все-таки отправил меня в душ, снабдив своим халатом, и я тут же уткнулась в него носом, как только Ханс отвернулся. Это было ужасно неловко, и я не хотела, чтобы он видел мою слабость — мою очередную слабость перед ним.

После душа я сразу ушла в спальню, зная, что сейчас очередь Ханса. Я расчесала волосы, заплела их в косу, как обычно, чтобы не мешались, и легла на кровать, надеясь, что не усну и дождусь его возвращения. В комнате было жарко, или мне так казалось после душа, но я встала и открыла окно, чтобы впустить внутрь свежий весенний воздух. Стало легче. Я прижалась лбом к окну, внимательно наблюдая за тихой жизнью ночной улицы. Там было пусто, только чья-то кошка, еле различимая в темноте, вальяжно переходила через дорогу. Я на мгновение закрыла глаза. То, как сильно я скучала по Хансу, почти не давало мне поверить в реальность происходящего. Я сжала воротник его халата рукой, чтобы чувствовать, что я сама — здесь. Халат хранил тонкий аромат Ханса — его туалетная вода и он сам, и я вдохнула этот запах полной грудью, глубоко-глубоко, пока место в легких не кончилось, мечтая и самой пропитаться им, насквозь и навсегда.

Ханс все не возвращался и я, напоследок снова взглянув на кошку, на этот раз спокойно сидящую у обочины, снова легла на кровать, не закрывая окно. Я укуталась в его халат и, измученная переживаниями и опьяненная его запахом, сама не заметила, как заснула.

Проснулась я через некоторое время — глаз я не открывала, а потому не смотрела на часы, — от тихого шороха совсем рядом с собой. Я знала, что это Ханс — кто бы еще мог оказаться в его квартире? — поэтому только спокойно немного двинула ногой, пытаясь найти одеяло и не помня, укрывалась ли я им вообще.

Я слышала, как Ханс закрыл окно. Я не двигалась, лежала по-прежнему смирно и ждала, пока он выйдет, чтобы отыскать одеяло. Но он, казалось, тоже застыл на месте — я не слышала его шагов.

А потом я почувствовала — быстрее, чем услышала, — его дыхание рядом с собой. И его руки — его теплые руки, касающиеся моих плеч. Я ощущала его чуть шершавые, мозолистые от грубой работы в молодости пальцы на своих плечах и спине, всеми силами стараясь не вздрагивать, когда он ногтями едва царапал мою кожу. Мне хотелось прогнуться, позволить его руками скользнуть на живот, царапнуть там и, может быть, забраться дальше, но… Но этого делать было нельзя. Это могло его спугнуть, дать ему понять, что я не сплю и все знаю. А того, чтобы он уходил, я хотела в последнюю очередь.

Но он ушёл все равно. Напоследок ласково коснувшись моего плеча, он едва слышно прошёл по ковру и прикрыл за собой дверь.

Я нашла одеяло дрожащими руками, но слабыми сейчас были не только они. Все моё тело била дрожь, а внутри словно что-то горело — так больно и приятно одновременно, что я поджала колени, уперев их в живот, чтобы хоть как-то совладать с этим жаром. Легче стало совсем немного, но этого хватило, чтобы я забылась беспокойным сном.

Утром я ничего ему не сказала, да и он не выглядел так, будто совершил что-то необычное. Мы спокойно выпили чай, и он отвез меня обратно в лагерь, пообещав снова забрать через неделю. Я только кивнула, крепко обняв его на прощание и изо всех сил надеясь, что это вечернее откровение мне не привиделось.

========== 10. ==========

Поздно начавшаяся весна не принесла с собой ни капельки того цветущего настроения, которое приносила обычно. Она обрушилась на нас холодными ветрами, шальными и дикими, будто желающими сорвать наши дома и унести далеко-далеко. К апрелю, конечно, потеплело — как раз когда возобновились наши с Хансом встречи. Но март был холодным и промозглым.

Однако это никого не смущало — в программе наших тренировок появилось ориентирование на местности. Нас снабдили сапогами и теплыми штанами, выдали куртки защитного цвета и погрузили в большую машину, которая отвезла нас в лес. Он был не слишком густым, но в нем легко можно было потеряться.