– Небось накладно?

А то! 8 копеечек станция.

Мужики ахнули, закачали головами. Стали перешептываться.

– А можно зараз две станции, тогда 14 копеек.

Мужики снова закачали головами.

– А ежели без денег?
– спросил один, с редкой бороденкой.

– Без билета, что ли?
– пассажир в полушубке засмеялся.
– Тогда штрафт, с самого февраля так - рубль.

– Рубль!
– третий раз ахнули мужики.

– А ежели зазевался - прощайся со своим скарбом.

– Это как же?
– снова спросил мужичок с редкой бороденкой.

– Воры, все унести могут, особливо, если толпа в трамвай лезет, тут береги карман, дядя, это тебе не деревня.

Через некоторое время деревенские уже угощали москвича солеными огурцами с припасенным куском ситного, жадно слушали про столицу, выясняли, куда устроиться на работу.

Человек в полушубке предупредил, что в Доме крестьянина может не оказаться мест, надо заранее узнать.

– Это как же?
– заинтересовались мужики.

– Позвонить надо, прямо с Курского вокзала.

– Позвонить?
– мужики стали перешептываться.

– Обязательно надо. Один разговор - десять копеек.

Снова перешептывания, качание головами.

А Степан курил самокрутку, глядел на проплывающие за окном темно-желтые, с багряными островками, серпуховские леса, небольшие речки, пруды, то и дело попадавшиеся по дороге, на речки с потемневшей водой, проносящиеся под мостами.

В придорожных селах, в огородах, женщины копали картошку, на полях сажали озимые. По совету друга, такого же рядового красноармейца - Василия Рубцова, демобилизовавшегося раньше Карнаухова, по застарелому, как было указано в бумаге, ранению, еще летом прошлого года, Степан решил тоже обустроиться поближе к столице.

Был Василий, как и Степан 98 года рождения и призыва 20 года, до службы проживал под Москвой, в поселке, рядом с Московско-Курской железной дорогой, вместе с отцом работал в железнодорожных мастерских, имел неплохой заработок.

Поздней осенью, сырой и туманной, в суконной шинели с малиновыми клапанами и в островерхом шлеме с потемневшей звездой, в обмотках и ботинках, выданных в последний год службы, Карнаухов оказался под деревянным навесом небольшой станции.

Когда состав загудел, давая знать, что приближается к остановке, и снизил скорость, слева поплыла каменная длинная площадка перрона, и несколько человек с мешками, уже толпились в прокуренном тамбуре.

– А чего это на энтой стороне?
– зашумел мужичок в рваном треухе и телогрейке.

– Давай, давай, - напирали сзади, - значит, путя на другой разобраны или еще что, значит, на энту и прыгай.

Мужик прыгнул на перрон, за ним высыпало еще человек восемь, подхватили свои мешки, следом за ними спрыгнул и Степан, а поезд уже набирал скорость.

В вещмешке у Карнаухова лежала пара нательного белья, полкило ржаных сухарей, несколько вяленых селедок, завернутых в промасленную бумагу, соль в тряпице, три коробка спичек - вся месячная норма, и две пачки махорки. Часть махорки Рубцов пересыпал в кисет, а в карман шинели положил один коробок спичек.

Было еще в вещмешке полкаравая ржаного хлеба. Его он выменял на третью пачку махорки.

Выдали еще две книжечки в красных обложках, чтобы агитировать за Советскую власть в деревне. Василий решил их сохранить - бумага была дорога. Первую страничку книжечки Василий скурил еще в поезде, прикрывая тлеющий на ветру огонек ладонью.

Мужики, сошедшие вместе со Степаном, разбрелись, наверное, знали дорогу. Степан огляделся: прямо за перроном, где-то далеко, виднелось какое-то поселение, а на той стороне, где состав должен был остановиться, за уносящимися влево и вправо путями, рос уже наполовину облетевший палисадник, черный и густой, и за ним ничего не было видно.

Василий решил идти вдоль путей, найти место, где их удобнее перейти, миновал перрон и пошел по насыпи.

За перроном открылись ветки отводных путей, здесь стояли, замерев, неисправные паровозы, вагоны, несколько наполовину сожженых, еще дальше, у длинного каменного пакгауза была видна платформа с углем.

Там кто-то копошился, наверное, сгружали уголь.

– Станция-то узловая, - сразу понял Карнаухов, - пойду к мужикам, у них и расспрошу, где поселок.

Перейдя через две ветки, он направился к далекому пакгаузу. Туман стлался низко, было зябко и сыро. Шинель не спасала. Сунув руки в глубокие карманы, надвинув козырек шлема пониже на лоб, Степан поспешил.

Навстречу из тумана вышел человек. Был он в черной спецовке, фуражке с поблескивающими молоточками на околыше и с большим гаечным ключом в руке.

Степан достал из кармана шинели бумажку, на которой приятель нацарапал адрес перед демобилизацией, показал железнодорожнику. Тот, посмотрев на бумажку, объяснил, что Степану нужно у деревни, - вон там, - указал свободной рукой железнодорожник, - перейти по мосту пути, а потом спросил, куда направляется красноармеец.

– К Рубцову, Ваське? Петра Савельича сынку? Да это же наш, деповский, они с отцом, в мастерских работают, а ты, паря, Васькин дружок выходит?