– Влад, - узнал я на той стороне голос зятя, - Галя умерла.

– Как?

Вот это - ''как?'', застрявшее в моей глотке комом, не сразу, а какое-то время спустя, вырвавшееся нечленораздельным хрипом, до сих пор стоит в ушах, жестоким напоминанием того, что остался я в этом мире ОДИН.

– Она болела?
– спросил я, когда немного пришёл в себя.

– Да.

Я знал, что ещё лет десять назад у Галины обнаружили онкологию. Ей сделали операцию, провели необходимые при этом облучения, и ничего, она поправилась, по крайней мере, никогда не жаловалась на здоровье, продолжала работать и мы все успокоились. И вот обострение, причём очень резкое. Она ''сгорела'' где-то за месяц с небольшим.

Это уже потом, я совершенно случайно узнал от её соседки, что умирала она в пустоте своей однокомнатной квартиры, испытывая горькое осознание в последние дни своего пребывания в этом мире, двух, так и не сбывшихся желаний: по утру подняться, окунуть ноги в тёплые тапки и пройти на кухню, чтобы согреть чайник и второе, которое никогда не прощу себе до гробовой доски, съесть хотя бы парочку кисловатых клубничек, без всяких там сливок и сахара .

Семьёй она так и не обзавелась. Была молода, - отбоя не было от женихов, перебирала ими, как разовыми перчатками, на первом плане - карьера, не думалось, что придёт время и некому будет подать стакан воды. Правда, перед её смертью, вода стояла рядом с постелью, в гранённом стакане, на небольшом столике, здесь же, на расстоянии вытянутой руки, телефонный аппарат и обыкновенная столовая ложка, на тот крайний случай, чтобы постучав по трубе водяного отопления, вызвать соседку с верхнего этажа. Не нашлось в двухэтажном особняке старшей сестры уголка, чтобы присмотреть за умирающей сестрёнкой. И брат, тоже хорош, всё продолжал строить из себя обиженного роднёй продолжателя фамилии своего отца. Матушка-гордыня затмила глаза.

Ну, и чтоб полным было горе, расскажу небольшую историю о ещё одной потере, опять таки, напрямую связанную со старшей сестрой. После того, как я близко сошёлся со своим двоюродным братом, мы часто перезванивались, приглашали друг друга в гости, но общение наше за рамки телефонных разговоров не выходило. Вот так вот, живёшь, и не знаешь, что ждёт тебя завтра.

Звоню, как-то утром. Долго на той стороне не подходили к телефону. Наконец, трубку подняла его жена.

– Я хотел бы услышать голос моего двоюродного брата.

Я всегда так начинал наш телефонный разговор.

Молчание. Долгое, в своей долготе, не предсказуемое. Наконец, голос, сквозь слёзы:

– Володи больше нет, две недели назад похоронили. А разве тебе старшая сестра не сообщила? Она обещала.

Старшая сестра и тут, вроде как осталась в тени, в стороне. А у меня жёсткая мысль хлестнулась в голове, побоялась, что в новой иномарке запачкаю светлые чехлы на сиденье.

Небо, насупленное с утра, так и не прояснилось. Начал накрапывать редкий и пока ещё мелкий дождик. Николай посмотрел на часы. Они вышли за оградку и пошли в сторону станции.

– Ты прихрамываешь, у тебя что-то с ногой?
– спросил Влад.

– Пустяки, подвернул, спрыгнул с подножки вагона неудачно, - отмахнулся Николай.

Влад пристально посмотрел на него, потом на бегущего к ним навстречу, вдоль состава с зачехлённой бронетехникой, старшего лейтенанта, высокого, красивого, статного, с палочкой в руке и почувствовал, что не всё так просто.

– Николай Фёдорович, надо перевязку посмотреть, - запыхавшись, сказал старший лейтенант.

Влад мельком увидел, как Николай укоризненно посмотрел на своего адъютанта и тот, сконфузившись, опустил голову, передавая палочку полковнику.

– Управились, товарищ старший лейтенант?

– Так точно, товарищ полковник.

– Когда отправляемся?

– Я сейчас побегу, отдам распоряжение.

Адъютант убежал

– Будешь проездом, или как, обязательно заходи в гости, - Влад назвал адрес.
– Обязательно, Николай. Слышишь?

Николай кивнул.

– А я своей крышей, пока ещё не обзавёлся, - признался Николай.
– Военный пролетарий. Так что, извини, пока приглашать некуда.

Они обнялись.

Николай уходил, а Влад неожиданно почувствовал, как какое-то гадливое чувство замутило сознание, будто он прикоснулся к чему-то грязному, липкому, после чего не отмыть руки никаким мылом, Но, то руки, а он прикоснулся душой. С этим как быть? Никогда и ни кому он не рассказывал о неурядицах со своей роднёй. Дело житейское, рассуждал, в жизни чего только не бывает. А тут прорвало. Накопилось? Наболело? Потребовало выхода? Ну, поделился, а стало от этого легче? А самое главное, что это меняло? Ведь по сути, если разобраться, только показал свою слабость, считая, что все ему должны, да нет,- обязаны.

Николай подошёл к вагону, оглянулся, помахал рукой. Что он знает о нём, нежданно-негаданно объявившемся троюроднике? Да ничего, какие-то моменты из жизни, промелькнувшие накоротке и то, в самые последние минуты их встречи, но по которым уже можно судить о нём, как о человеке, не в пример ему, Владу, не позволявшему себе слабостей, подобной той, что позволил он.

Влад поднял руку, помахал в ответ. Злая память - коварная штука, уже хотя бы потому, что она разрушает, разъедает душу, как ржавчина, и толкает на поступки, за которые иногда самому становится стыдно, потому что опускаешься до уровня тех, кто своими словами и действом по недоумию ли, преднамеренно ли, ранит душу сильнее остро отточенного ножа. Всепрощение. Вот где выход.

Состав незаметно тронулся. Покатился, и именно в этот момент Влад окончательно решил для себя, что при следующей встрече с троюродником, обязательно расскажет, что недавно навещал своих, и цветы на трёх могилах разложил поровну.

ЗЕМНЫЕ АНГЕЛЫ.

Рассказ.

Бомж был неопределённого возраста. На первый взгляд ему можно было дать и неполные сорок, хотя при более тщательном, пристальном рассмотрении, он тянул и на все пятьдесят. На его прожаренном солнцем и задублённом ветрАми до черноты лице, с русой, слегка вьющейся, неухоженной бородкой, на лбу, что наполовину прикрывали ещё мокрые после купания, такие же светлые, выгоревшие волосы, и даже на коже, обрамляющей голубые, с зеленоватым оттенком глаза, не просматривалось ни единой морщинки. Рукава вылинявшей, до непонятных узоров и расцветок рубашки, видимо, наскоро постиранной, подобранные по самые локти, оголяли загорелые, со вздувшимися венами руки, наводившие на размышления, что свой кусок хлеба он, скорее всего, больше зарабатывает какими-то временными заработками, нежели попрошайничеством и промыслами на рынках. Старые, светлые джинсы, с намечающимися на коленях и кое-где на бёдрах поперечными прорехами, образовавшимися не как дань нынешней моде, а по причине самой изношенности, придавали ему вид беззаботного отдыхающего, позволяющего себе передохнуть после праведных трудов. Он сидел на плоском камне, добротно уложенном чьими-то заботливыми руками, на массивных камнях, напоминающем очень удобную лавку. Рядом с ним на разогретой плоскости камня лежала наполовину початая пачка ''Донского табака'' (тёмного) и зажигалка. А у самых его ног, где-то в полуметре плескалось море. Невысокие, с бирюзовым отливом волны, ритмично катились и катились к невысокому, скалистому, отвесному берегу, и отторгнутые, откатывались назад, предоставляя возможность следующим попытать счастья быть обласканными им.