Они бы могли еще долго так страдать на пару, если бы в их убежище не заглянули.

— Ага, вот вы где! Яр, ты-то мне и нужен. А тебя, Динк, сестры искали, так я им скажу, что нашел, — насмешливо сощурился Кречет, цепко ухватив вяло протестующего Яра за руку. Под кошачий вопль «Не надо-о-о!» и утащил. К площади, к кострам.

— За что? — взмолился Яр. — Кречет, тебе-то я что сделал?

— А ну тихо, мелкий, — шикнул тот. — Ей самой за тобой бегать, что ли?

Яр споткнулся, не упал только потому, что Кречет под локоть крепко держал.

— Ч-что? Кому?

— Идем, сам все поймешь, — улыбка с лица друга сошла вовсе, теперь он был серьезен, как никогда. И Яр, стараясь переставлять ноги потверже, поплелся за ним, не зная, чего еще ждать.

На площади уже было почти все готово к танцам, к разжиганию костров. На высоком крыльце ратуши расположились в креслах нехо и нейха, не мешая людям заканчивать приготовления и наблюдая за тем, как к костровому кругу выходят попеременно парами подростки, а то и постарше, уже закончившие обучение, уже работающие, крепко стоящие на ногах парни и девушки. Как правило, заканчивалось это представление строгими кивками старших. На памяти нехо еще не случалось такого, чтоб родители отказали. Неволить детей в Эфаре было не принято. А чтоб уверились, что уживутся вместе, было как раз таки это время и отпущено, от объявления до сватовства да от сватовства до свадьбы.

Смотреть на это было больно, и Яр снова попытался выдернуть рукав из цепких пальцев. И не понял, почему с другой стороны ладонь сжали. Краем глаза видел, но осознать и понять не мог. И как Кречет исчез — тоже проморгал. Только стоял истуканом и дышать старался, а оно не дышалось как-то. Пока не прорвалось сдавленным почти рыданием:

— Кэлхо, нельзя мне! Хранитель я…

— Замолчи, Яр, — сказала сурово, как отрезала. И к костру потянула с какой-то неженской силой.

А он только сейчас все это заметил: и хмурую складку между бровей, и то, как привыкла сжимать губы, и тяжелый-тяжелый взгляд. Когда изменилась, куда делась смешливая девчонка? Вспышками вспоминалось: она такой уже с зимы ходит. А он, эгоист несчастный, все своими страданиями упивался, даже не видел, что с любимой что-то происходит. Впрочем, он и сделать-то ничего бы не смог.

Стоящие у кострового круга горцы встретили их такими же суровыми взглядами. Но он видел, чуял: за этой суровостью прятали растерянность. Видно, выбор дочери понять не могли, а еще не знали, как и отреагировать на него. Да он и сам не знал, как реагировать! Стоял, молчал, как дурак, что сказать не понимал.

И вокруг ширилось молчание: виданное ли дело — девушка выбрала того, с кем браслеты надеть нельзя! Нехо Аилис поднялся с кресла, сделал уже шаг, чтобы подойти, ведь нужно что-то решать. Но Кэлхо, сглотнув, заговорила, звонко, так, что перекрыла еще слышный гул голосов на площади:

— Стихии свидетели мне, что я выбираю Хранителя Аэньяра Эону и ничей больше браслет не надену!

— Но… — её мать откровенно растерялась.

Даже не запретить хотела — по лицу было видно. Понять. А Яр и вовсе ничего не слышал. Только пальцы Кэлхо сжимал, поглаживал. А потом, как во сне:

— Браслеты хранителям не положено… Кольцо. Возьми.

И со своего пальца торопливо стянул. Горячий от его руки ободок легко скользнул на ее палец, сверкнул огненной вспышкой опал, будто ставя точку: так все правильно. И родители Кэлхо медленно кивнули, принимая выбор обоих.

Аилис сел обратно, коснулся виска пальцами. Нейха Вайа успокивающе накрыла его ладонь своей:

— Не переживай, Лис. Все будет хорошо.

Комментарий к Глава 20

* Утишать — делать тише

========== Глава 21 ==========

Дорога наматывалась на колеса роллера, как шелковая лента. После обретения Кречетом своего огненного зверя роллер настолько пропитался его Огнем, что сам стал практически артефактом — вот и не замечали седоки ни неровностей дороги, ни выбоин, ни крутых поворотов, которые пролетали плавно, словно парили на крыльях. Да и сами уже не пугались ни головоломных горных троп, ни иных трудностей, стоящих на пути. Эти места стали для них родными, знакомыми и понятными. Но пришла пора уезжать.

Позади остался Эфар, впереди расстилались плодородные, холмистые равнины Ташертиса, скрытые дымкой утреннего тумана, и Яр, мысленно вспомнив первые дневники предка, усмехнулся: удивительно, но Аэно был прав. Спускаться с гор было так же, как входить в озерную воду. Теплую, прогретую солнцем, но воду — после кристально-чистого и холодного даже в самые жаркие дни лета воздуха Эфара. И непривычно. Он, рожденный в Ташертисе, отвык от этой земли за прошедшие с момента его побега из дому четыре года.

Подумать только — четыре года прошло! И верилось, и не верилось одновременно. Много или мало? Яр не знал, даже предположить не брался. Вроде бы, для нэх это не так уж и много, даже для людей — всего четыре года. А для него как будто половина жизни прошла, столько всего поменялось. И в мире, и в нем самом. Убегал в горы мальчишка, обиженный на родителей. Возвращался — нехо и хранитель.

Тогда, после праздника, он ходил, словно в тумане, в совершенно сумасшедшей смеси чувств. Его любовь к Кэлхо расправила крылья, до того времени безжалостно смятые осознанием своего долга, и носила его над землей. Но она же заставляла чутко присматриваться к девушке, к окружающим, хотя и знал, что среди горцев не принято обсуждать чужую личную жизнь. Кэлхо все так же гордо несла себя, но теперь ему было позволено быть чуть-чуть ближе: брать ее за руку, на которой яростно, ярко пылало неугасимой искрой колечко, провожать к дому и в школу, ради чего он поднимался ни свет ни заря, чтобы встретить ее у дверей. Оставшееся время уделял Ниилиль, та все так же требовала внимания, но хоть к Кэлхо отнеслась тепло и ласково.