— Садись, не лезь под руку, — Кречет дернул Яра за рукав, уронив на лавку рядом с собой. — Думаешь, мы впервые так?

— Да верю я, верю, что не в первый раз. Просто мне-то непривычно, — рассмеялся тот.

Удивительно, насколько ему было хорошо и спокойно, несмотря на цель их пути. Его жизненный поток за два года изрядно вычистил, выгладил русло, вымыл из него большую часть острых камней, о которые Яр прежде то и дело спотыкался, а то и ранился душой до крови. Сейчас впереди была нелегкая битва, вокруг все еще временами полыхали стычки с ненавидящими нэх людьми, на его плечах лежала тяжелая, что ни говори, забота о землях анн-Теалья, а все равно было хорошо и легко. Правильно.

И не ему одному, другие тоже полнились этой странной легкости, никто не боялся, не тяготился грядущим. Может, это удэши всему виной? Стихии, при всей якобы похожести на людей, не умели все-таки чувствовать, как они. Не все вещи — точно. И Керс хохотал над какой-то шуткой, помогая девушкам отнести вещи наверх, в снятые комнаты, и уж точно не считал подобное веселье неправильным.

А вот люди, сидевшие в таверне, были другими. Яр то и дело ловил их тяжелые, осуждающие даже взгляды: мыслимое ли дело в такой тяжкий час веселиться. Но молчал — они же не знали, куда направляются «ночные всадники».

Еда в этой таверне Яру не понравилась. Пресновато, водянисто как-то, особенно после горской-то пищи. Но ел и не жаловался, здесь, вблизи от границы западного региона, харчами не перебирали. Здесь вообще со многим было плохо — и с едой, и с поставками других вещей. Оно и понятно: инфраструктура была не просто нарушена, разбита вдребезги появлением Ворчуна. И раны никто не залечивал, наладили снабжение — и то хорошо. Это потом будет время привести все в порядок. А пока — полупустые дороги, полупустые селения. А дальше будет только хуже.

Наверное, Ездок тоже почуял эту не самую приятную атмосферу, потому что, отодвинув тарелку, вытащил из чехла гитару. Пробежался по струнам, пробуя их, невольно заставляя примолкнуть всех вокруг.

Яр навострил уши: очень уж помнилась подаренная Стражем Эфара на пятнадцатилетие песня. Сидел и гадал, каким будет то, что споет Ездок? О чем вообще может петь удэши ветра, избравший себе такое непривычное времяпрепровождение? И тихо рассмеялся, когда песня началась, но в ней не оказалось слов.

Небесный Ездок не пел — он высвистывал мелодию, вторя ей звучанием струн. Нет, можно сказать, он говорил. Как мог бы рассказывать ветер: о непослушных валах холодного моря, накатывающих на берег, и нежно-белой шапке пены на их гребнях, о крикливых птицах на острых скалах и шелесте прибрежной травы. О жаре пустыни и неутомимо движущихся барханах, о дрожащем мареве воздуха, рвущегося вверх от нагретого песка, о хриплом дыхании всадника на неспешно бредущем дракко.

И никто даже ничуть не удивился, когда в посвист ветра вплелся голос огня. Ездок на мгновение поднял голову, глянул остро и внимательно на прикрывшего глаза Керса, тряхнул своими растрепанными, тускло-серыми, как осенние тучи, волосами и поменял ритм. Теперь в нем угадывалась скорость, вой рвущегося за спиной воздушного шлейфа, а в голосе Керса рокотал мотор и ревело пламя, питающее сердце машины.

Люди притихли, вслушиваясь во все набирающую обороты песню. Она была о полете. О движении вперед. О тяге к переменам, к новому, неизведанному. О ликовании, о чем же еще, о жажде и открытии. И почему-то исчезали недовольные гримасы, а уж те, кто знал, как это — сжимать руль роллера — и вовсе слушали, затаив дыхание. И все, как один, выдохнули, когда посвист и рокот, взлетевшие в последнем, яростном аккорде умолкли.

Неторопливо поднявшись со своего места, Ездок сгреб вещи и перебрался к «всадникам», будто так и нужно было. Керс подорвался навстречу, обнял коротко, Ездок, оказавшийся выше него на голову, потрепал по рыжим волосам.

— Все летишь, не разбирая дороги, Беспечный?

— А ты все такая же заноза.

— Ну, это смотря, в чьей дупе, — пожал плечами Керс, коротко рассмеявшись на негодующий всфырк воздушника.

— Думается мне, я знаю, в какую такую дупу ты вздумал загнаться.

— Сам-то разве не туда же несешься?

— Туда, туда. Знакомь.

— Знакомь, — поддержал Белый, ловя Керса за пояс и усаживая себе на колени. — А то, оказывается, с Небесным Ездоком знаешься — и даже не обмолвился!

Он оказался неплохим парнем, этот удэши ветра. Простым, понятным, мечтательным. Оброненное Керсом имя подходило ему так же, как прозвище, данное живущими дорогами. Просто когда-то он был беспечным ветром, летавшим над всеми землями, от моря до моря, а теперь вот влюбился в роллеры и дороги. Яр мысленно перевел это имя на горский и кивнул больше сам себе: Эллаэ. Это звучало одновременно и легко, и тревожно. Точно так, как отзывался на струнах души голос удэши, вызывая желание сорваться с места и лететь, лететь. И поэтому, когда оно прозвучало в разговоре, легко соскользнув с языка, Беспечный только улыбнулся: