— Эллаэ, — достаточно было шепнуть просьбу, и удэши понял, подхватил, словно на жесткую ладонь, перенося вместе с теми, кто был с ним в связке. Яр коротко оглянулся: Белый и Кречет. Почему-то он и не сомневался, что это будут они. Оба скалятся, довольные, только сейчас видно, насколько же похожи, по-братски. И оба готовы идти следом и действовать, как прикажет Эона. Только он бы сам знал! Смутная пока догадка не желала превращаться в острое, яркое понимание. Яр медлил.

Видел, как там, с другой стороны, вскипает огонь, видел облака пара, слышал треск камня — и медлил. Думал. И до рези в глазах всматривался в косматую шкуру великана внизу. Из-за его шерсти, тоже каменной, он толком ничего не мог понять.

— Белый, Кречет, его нужно сделать лысым.

Ветер донес их хохот так же, как им — его слова. «Побреем!» — прилетело в ответ, и Белый раскинул руки, потянулся к чему-то, Яр даже не понял, к чему. Вроде же нет вокруг огня? А потом наверху ударило так, что заложило уши, и мир дрогнул. Не только ради воды, оказывается, удэши тучи нагоняли…

Гром раскатился тяжелой волной, но первее с неба упала молния, повинуясь взмаху руки Белого. Впилась в невнятно-бурую шкуру Ворчуна, радостно заплясала по ней, опаляя «шерсть», заставляя ее стекать расплавленными ручейками камня и металла.

Должно быть, это было больно. Ворчун аж подпрыгнул, и Яр не хотел даже представлять, какой силы удар сейчас сотряс самые корни земли, и что ощутили оставшиеся внизу, пусть и далеко отсюда, земляные. Но главное, что молния обнажила бугристую шкуру, в которую он, собрав воду, вогнал ее острой иглой, пробивая каменную корку, заставляя влагу мгновенно растекаться по трещинам, потому что не был камень монолитным, не был! И это была удача, это было прекрасно.

— Прикройте!..

Он должен был оставаться почти на одном месте, держаться за спиной Ворчуна, чтобы прощупывать его шкуру. Сам себе напоминал рыбака, держащего тяжеленную сеть за жгущий ладони канат.

Пелена воздуха вокруг сомкнулась такая плотная, что показалась почти зримой. Эллаэ не подвел, передал его просьбу, и сам Янтор явился защищать, оставив свой отряд кому-то другому.

Та часть Яра, которая еще была нэх, изумилась: вот так, по одному слову мальчишки? Та, которая слилась с Ниилиль, только посмеялась над ним же: глупый, ты — можешь, ты — пытаешься! А значит, тебя будут поддерживать все, потому что ты доказываешь не словом, но делом. И Яр доказывал, закрыв глаза, полностью сосредоточившись на просачивающейся между камней воде, не обращая внимания на закрутившийся вокруг мир: Ворчун, обозленный ударом в спину, затоптался на месте, заворочался, пытаясь понять, кто посмел, едва обращая внимания на удары, сыплющиеся на него спереди и с боков.

Ощущение неправильности возникало исподволь. Шло извне, и он запоздало понял, что это, когда почти привычно потянулся за водой вверх, к тучам, и зачерпнул сущие крохи. Это было плохо, очень плохо, он ведь уже почти, почти нащупал! Но без подпитки удержать постоянно расширяющуюся сеть воды было нереально, да и удары огневиков, черпавших силу из копившихся в тучах разрядов, стали слабее.

— Лакмаль! — громыхнул голос Аилиса, перекрыв даже грохот боя.

Не просьба, приказ. И названная удэши с супругом, Яр чуял, метнулись куда-то. Дальше, дальше… Они почти не ощущались, и это было катастрофой! Но потом поднялся ветер. Студеный, резкий, он дул… с моря!

Яр хлопнул бы себя рукой по лбу, не будь так сосредоточен. Чему только в школе учился, дурень! Тут же море, холодное северное море, залив, глубоко врезавшийся в сушу, подобравшись почти к самым предгорьям! Конечно же привычные к побережьям вокруг Неаньяла удэши поспешили туда, в знакомые места. И, он чуял: с той стороны шел шторм. Пока еще зарождающийся, но с каждым ударом сердца набирающий силу, готовый обрушиться на сушу всей своей мощью, неся с собой столько воды — хоть залейся.

На миг ему представилось, как вся эта вода после обрушится вниз — горько-соленая, потому что наверняка бешеный ветер сейчас рвал в небо целые водяные горы, седые от пены, дробя на ледяные капли, скручивая, сбивая тяжелой громадой грозового фронта. Главное, чтобы перевалил через горы, не рассекся острыми пиками Граничного хребта, словно клинками.

Они не подвели. Чего им стоило это усилие, было страшно подумать, но черная, подсвеченная сплошными полотнищами молний гигантская туча тяжело перетекла через вершины гор и почти рухнула вниз, мгновенно наполняя водников и огневиков силой.

Яр слышал, как расхохотался Белый, зачерпывая синеватые молнии — и швыряя их вниз, вниз, в голову, в плечи, в горбатую спину Ворчуна. Ему самому закружило голову, дождь лился так, что даже направлять не нужно было, только слушай, слушай внимательней, куда пробираются юркие капли.

И он услышал — узнавание пришло мгновенно, острой, почти болезненной вспышкой, как тогда, в Оке. Он разом оборвал все остальные водные нити, сосредоточив всю силу на одной-единственной, ставшей его проводником. Ударил всем своим существом, превращая ее уже не в иглу — в копье, дробящее, ввинчивающееся в каменную корку, закручивая водяные жгуты, словно бур.

Огромные пласты камня скалывались и падали вниз, соскальзывали, мокрые, выкрошенные. От рева Ворчуна закладывало уши — или это был гром? Яр настолько оглох, что не обращал на это внимания, шумом больше, шумом меньше. Он почти ничего не видел, небо полностью затянуло чернотой, и только вспышки молний выхватывали картины: проносящуюся совсем близко громадную руку, выпученные буркала запрокинутой головы, провал раззявленной пасти.