Огромный горб, словно ринувшийся вниз оползень, сорвался со спины, в отсветах молний что-то блеснуло ярко и остро.

— Бейте! — Яр сорвал в вопле горло, продолжая бить и сам, расширяя рану, обнажая гигантские белые дуги ребер, бугристый камень позвонка, прикрывающий то, что с каждым мгновением сверкало все более яростно, словно в самом деле билось огромное, непредставимо огромное алмазное сердце.

Его услышали. Ударило так, что мир выцвел на мгновение в ослепительно яркой вспышке. А потом стало светло. Молнии били непрерывно, будто тучи собрались здесь только затем, чтобы породить их как можно больше. Били, складываясь в огненную руку.

Яра буквально отшвырнуло назад, несмотря на поддержку ветров, воды просто не стало — она испарилась, истаяла в этом белоснежном огне. Огненные пальцы впились в тело Ворчуна, кроша и кости, не выдержавшие подобного жара. Впились — и рванули назад, сжимая нестерпимо сияющий отраженным светом алмаз.

Эллаэ, укутав Яра в потоки прохладного ветра, оттащил выше и вбок, иначе жар от молний грозил обжечь его и испарить Ниилиль. Яр сжимал кулаки и сипел, не в силах молчать:

— Ну же! Ну! — пока не понял: не смогут. Это сердце так просто не вырвать. Да и не рвать его нужно — раскалывать. У алмаза тоже есть та единственная точка, ударив в которую, его можно повредить. Потому что сейчас, с какой бы силой ни раскаляли этот кристалл молнии, испарялись только верхние слои, а их сил, всех сил огневиков, не хватит продержаться столько времени, сколько потребуется, чтобы истончить его достаточно, чтобы убить Ворчуна.

Свет грозил ослепить, но Яр все равно вглядывался в него, уже без воды, одним только чутьем, отчасти передавшимся от отца, отчасти подаренным Акмал, вслушиваясь в камень. Пока не понял — куда.

Горло отказало в самый неподходящий момент. Он даже прошептать не мог, не то, что перекричать рев стихии. И тогда рванул нити ветра, безмолвно требуя: «Вниз, Эллаэ, вниз! Я покажу!»

В ответ обняло, окутало огненными крыльями. Эллаэ, понимая, что Яру это смертельно опасно, позвал подмогу.

— Держись, дурень! — рявкнул в самое ухо Кречет, и то, прозвучало едва слышно. — Я прикрою, а то испарит же! Янтор нас убьет!

— Ударить… — Яр напряг горло до кровавого привкуса во рту, стремясь донести, передать то, что понял. — Один удар… — и между разведенных ладоней капли воды сложились в проекцию сердца, указывая, куда именно.

Он хотел сам. Видят Стихии — хотел! Просто боялся, что его сил не хватит. Но Кречет понял по-своему. Глянул пронзительными глазами, так, будто душу вынимал. Будто видел и Яра, и Ниилиль, сейчас неразделимых, целых. Которых нельзя было пускать туда, где бушевало небесное пламя. Которые, погибнув, утянули бы за собой Янтора. И нехо. И Эфар.

Все это Яр увидел в глазах друга — и только захрипел, закричал без слов, пытаясь вцепиться, не пустить…

— Побереги силы, тебе еще меня лечить потом! — прочитал больше по губам, задохнувшись: Кречет со всей дури пихнул в грудь, отталкивая, и распахнул огненные крылья.

Кажется, это не он летел туда, вниз. Его зверь, странный, невозможный, пикировал, выставив когтистые лапы, распушив хвост трубой. Или это все-таки тело огневика так выгнулось в последнем прыжке?..

Он вобрал в себя все молнии брата. Впитал их — и стал един с ними. И ударил, уже сгорая, ударил, словно нацеленная твердой рукой стрела. Алмазное сердце раскололось. Это был не звук — это было так, словно оборвалась гигантская струна, соединявшая части мироздания. Оборвалась — и хлестнула, раскручиваясь, развиваясь* на мириады составлявших ее нитей.

Алмазный дождь, сияющий, вобравший в себя всю мощь огня, брызнул во все стороны. Яр, распахнув глаза, смотрел, как он несется, приближаясь неминуемой смертью. Смотрел, пока вокруг в тугой кокон не сплелись ветра, отбивая смертоносные осколки.

А потом огонь погас. Все было кончено.

Воздух закрыл всех. Стал единым щитом для огневиков и водников — но какой ценой! До земли дотянули на последних резервах, и не в силе было дело, а уже в том, что осколки сердца Ворчуна рассекали что полупризрачную плоть удэши, что людскую одинаково легко.

До лагеря они все-таки долетели. Иначе нельзя было, иначе раненые бы умерли, все, до единого. Перекореженные, леса были непроходимы. А значит, воздушники держали до последнего. Точнее, до выжженной полосы возле лагеря. И их сил хватило на то, чтобы мягко опустить только раненых. Остальные потеряли опору ветра в считанных датах над землей, но все равно удар был болезненным. Яра здорово приложило, даже дернувшаяся было Ниилиль не уберегла — мало воды оставалось, нечем было смягчить. От удара они и разлетелись в разные стороны, теряя связь. Последнее, что ощутил Яр в мыслях сестры: страх, теперь уже более чем обоснованный.

Потому что рядом рухнули двое: нехо Аилис и Янтор. И если нехо почти тут же зашевелился, садясь, то Янтор… На изорванных в клочья белых горских одеждах расплывались пятна крови. Ошалело тряся головой, Яр поднялся на четвереньки, пытаясь разом отыскать всех: Кречета, Белого, Керса, Эллаэ… До Янтора он добрался первым, прижал пальцы к горлу, выслушивая биение жилки. И ухнул все оставшиеся силы на то, чтобы заговорить, остановить кровь, беззвучно повторяя немеющими губами наговор кетэро Даано: «Руда, замкнись, рана, затворись!» Надеялся только на то, что этого хватит. И что кто-то из бегущих к ним целителей так же спасет Кречета.