С. Н. сейчас в Софии с большой выставкой картин своих и Н. К. Жду от него сообщения о дате прибытия в Москву и готовлюсь сейчас к встрече, на которой много вопросов нужно решить. Если на какое-то время с ответами буду задерживаться, значит – в поездках» (март 1978).

Постепенно, шаг за шагом, в Новосибирске вокруг меня сформировался свой круг духовно ищущих молодых людей: композиторов и поэтов, певцов, инженеров и ученых. И каждый из них имел свой голос, вел свою партию в том общем оркестре, который называется устремлением Духа.

И Павел Федорович, находясь в курсе наших дел, чутко улавливая внутренний ритм моей жизни, всячески ободрял меня, поддерживал советом, давал рекомендации, корректировал то или иное направление нашей совместной общественной деятельности. Находясь на расстоянии в три тысячи километров друг от друга, я в то же время ощущал его совсем рядом и будто чувствовал плечом его твердую и уверенную руку.

«Я провел три недели в Москве, из них две вместе со С. Н., – писал Павел Федорович. – Все это было очень замечательно, но достаточно трудно. Много всего скопилось. С. Н. конкретно поставил вопрос о возобновлении работы в “Урусвати”. Чтобы вы были в курсе дела, посылаю вам коротко изложенную им позицию. Болгары ее полностью принимают, будем надеяться, что и мы не отстанем… Получил вашу публикацию от Спириной. [18] Это замечательно, что вы начинаете публиковаться. Больше пробуйте писать. Очень вам рекомендую заняться близкой к вашей работе деятельностью – охраной природы <…>. Ваша тема “Живая Этика и Христианство” – тема большая, которая будет решаться десятилетиями, а, может быть, и столетиями [19] . Быстрого выхода в печать с нею не предвидится. А вам нужно завоевывать реальные позиции» (июнь 1978).

«Вносить принципы Живой Этики необходимо в любой области, в любой каждодневной работе, во всех без исключения научных дисциплинах. Поэтому очень нужны контакты с их представителями, особенно с молодежью. К сожалению, в Академгородке, как, впрочем, и везде, нет единства, разбились люди на группировки, некоторые из них, похоже, немало вреда приносят, но попадают и хорошие люди, думаю, что Петр Петрович Лабецкий. Он был в Москве и привез подарок от Окладникова для С. Н. Как мне показалось, короткая встреча со С. Н. произвела на П. П. сильное впечатление. Так что там, где можно, поддерживайте и налаживайте хорошие контакты. Действуйте везде по принципу “более длинной линии”, т. е. старайтесь больше дать, больше заинтересовать и меньше идти на столкновения, которые, как правило, позитивных результатов не имеют <…>. Нужно действовать методом радости свободного познания, радостным восприятием всей жизни, полным признанием индивидуального подхода к духовному раскрытию Бытия, частью которого мы являемся. Между дисциплиной духа и палочной дисциплиной казармы – непроходимая пропасть <…>. Оберегайте в чистоте область своего духовного продвижения. Допускать каждого к своему “святая святых”, конечно, не следует, но сотрудничать на широких дорогах жизни приходится также широко» (август 1978).

Конечно же, свои реальные позиции в рериховском движении нам приходилось отстаивать и завоевывать не только в дружеских беседах с молодежью или своими единомышленниками, но и в начавшихся уже тогда идеологических столкновениях с теми, кто не только не принимали Живую Этику, но и были явными противниками всей ее теологии, философии и идеологии. На мои сообщения по этому поводу из Новосибирска Павел Федорович запрашивал подробности.

«Рад был узнать из письма, – отвечал он мне, – о вашей активной деятельности. Конечно, вам придется сталкиваться с разными людьми, разными степенями сознания, устремленности, целенаправленности и даже искренности, хотя, казалось бы, последняя степеней не имеет. Но, как сказано, живем мы среди людей, а не среди ангелов. Множественность исходных точек всегда необходимо иметь в виду, только в таком случае есть надежда разобщенную множественность направить к Единой Цели. Однако на этом пути часто придется встречаться с противоборством бессознательного невежества и сознательного искажения. Последнее и имело место в описанном вами случае <…>. Тут могут влиять и разные по характеру факторы. Например: ортодоксальное христианство, западничество Бенуа и его советского апологета Зильберштейна, уже выступавшего против Н. К., современные европоцентрические идеи, философский рационализм или экзистенциализм, волюнтаризм и, если да, то уточните – какого толка? Могут быть и совсем неожиданные причины, как то: личные столкновения с не очень компетентными и очень ограниченными “поклонниками” Н. К. К сожалению, таковых немало. Ведь чем обширнее храм, тем больше на его паперти юродивых <…>. Не исключено, конечно, и совмещение нескольких перечисленных факторов. Если мы их умело прощупаем, то сможем и лучше ответить. Рад был, что в своем ответе таким поползновениям вы очень хорошо опровергли некоторые допущенные искусствоведом Б. Андреевым ошибки и лживые утверждения <…>. Помните “Ловцу, входящему в лес”: “Из преследуемого сделайся ты нападающим. Как сильны нападающие и как бедны оправдывающиеся. Оставь защищаться другим. Ты нападай” <…>. Если чем-то я смогу быть вам полезен в этом деле, то рассчитывайте на меня <…>. С Новосибирской конференцией, похоже, все налаживается. Так что осенью, возможно, свидимся» (февраль 1979).

Однако несколько ранее этого времени одна из групп рериховцев Академгородка открыто распространила разработанный ею «Меморандум Международного Правительства», [20] что сразу же приковало внимание органов госбезопасности не только к ним, но и ко всему рериховскому движению. Началась его «усушка и утряска» – и не только в Сибири. Опасаясь обысков в Академгородке, мои единомышленники везли мне в Новосибирск не разрешенные еще к публикации ксерокопии или «манускрипты» эзотерической литературы на хранение – на всякий случай. Некоторые из них до сих пор так и стоят в моем книжном шкафу. И хотя по делу «Меморандума» никого тогда не посадили, но нервы потрепали многим кандидатам и академикам.

В связи с этим в начале апреля я получил от Павла Федоровича открытку: «Дорогой Геннадий Владимирович, очень давно не имел от вас весточек. Знаю о новосибирских делах, надеюсь, они обошли вас стороной. Сообщите» (апрель 1979). А в первых числах мая на мой срочный ответ пришло уже большое и подробное письмо от Павла Федоровича с пометкой «исключительно для вас», где он детально анализировал ситуацию в Академгородке и ее последствия.

«Насколько мне известно, – писал Павел Федорович, – “Меморандум” сильно повредил Чтениям. Объем их значительно урезывается, все доклады подвергаются проверке в соответствующих учреждениях. Ко мне тоже проявили повышенный интерес в смысле идеологии моих работ и их отношения к Ж[ивой] Э[тике] <…>. Попаду ли я на Чтения – сейчас еще вопрос. Похоже, что Прибалтику сильно урежут или вообще “зарежут”. В центральной печати после “звонка” из Новосибирска сняли одну запланированную и уже готовую к публикации статью о Н. К.

“Меморандумом” я был возмущен до глубины души. Я не посягаю на право каждого высказывать свое мнение и нести за это ответственность. Но если при этом происходит разрушение с трудом воздвигаемого строительства – то это уже не “героизм”, не “активность”, не “смелость”, а, в первую очередь, предательство со всеми вытекающими отсюда последствиями.

После ухода от нас в 1960 г. Ю. Н. [21] пришлось заново закладывать фундамент дела Н. К. Я смею утверждать, что мне лучше, чем кому-либо, известно, с каким трудом это делалось, какие препятствия приходилось преодолевать. Чего стоила только книга серии “ЖЗЛ”, [22] пробившая дорогу другим изданиям и оказавшая решающее значение в праздновании юбилея. [23] Я первый начал публикации о Н. К. в научных изданиях и прекрасно знаю, на какие сваи опирается фундамент той широкой популярности имени Н. К., которая в необыкновенно короткое время была достигнута. Доскональное изучение всех трудов Е. И. и Н. К., как опубликованных, так и неопубликованных, их переписки, личное общение с Ю. Н. и С. Н. вооружили меня не только, в меру моих возможностей, усвоенными Знаниями, но и методами их использования. И второе не менее важно, чем первое. Энергией атома одинаково можно стимулировать и жизнь и смерть. Именно по этой причине, при их незыблемости, меняется методика их внедрения в жизнь. Меняется во времени, меняется регионально, меняется с учетом накопленной кармы человечества и Планом Владык, который тоже приходится корректировать в результате свободного, но несовершенного волеизъявления человечества. Вот почему в Ж[ивой] Э[тике] на первое место ставится расширение сознания и соизмеримость. Именно ни того, ни другого не наблюдалось при составлении и предъявлении в официальные инстанции “Меморандума”, что и привело к разрушению, а не к строительству <…>. Содержание же его говорит лишь о самообольстительной претензии на “всезнайство” в деле руководства эволюцией человечества, на готовность взять такое руководство в свои руки и на некую “исключительность”, достигнутую своего рода монопольным правом “сношения с Космосом” <…>. Надо признаться, что с охраной Доверенного плохо у нас обстоит дело и на земных путях <…>. Посылаю вам полный текст “Писем”. [24] Третий том “Т[айной] Д[октрины]”, может быть, удастся переснять. Смог также получить “Разоблаченную Изиду” в русском переводе <…>. По затронутым вами в письме вопросам хотелось бы побеседовать лично» (май 1979).