– Я верен моей стране и своему королю!
– чужие слова, намертво вбитые в голову. Адмирала передёрнуло. Так мог бы от сердца говорить боевой офицер, вроде него самого, но не мальчик, который наверняка ещё месяц назад и не задумывался ни о стране, ни тем более о короле. Речь звучала так же неестественно, как выглядел бы тот, кто её говорил, если б вдруг напялил офицерскую форму… Парень как будто услышал мысли одного из судей, - Это правда, я никто, - ты старший фор-марсовый. Дай в лоб ещё тому, кто внушил тебе такое… такое, - Не знаю даже, где родился, - а вот это от души… - И жизнь у меня была нелёгкая, - это тоже похоже на правду, - Но я бы никогда!.. Никогда не пошёл бы на такие низости! Это ложь! Ложь! Ложь!
– парнишка повторял как заведённый. Надо было успокоить его, тем более лейтенант Сеймур собирался задать следующий вопрос.

– Суд верит вам, - с благодарностью посмотрели все собравшиеся. Адмиралу почему-то захотелось дать в лоб каждому. Хорошо бы, с силой мистера Бадда… Сеймур продолжал допрос…

– Вы злоумышляли против каптенармуса?

– Нет, у нас не было вражды. Я только хотел ему ответить. Я не хотел его убивать. Если бы язык меня слушался, я бы его не ударил. Но он подло оболгал меня прямо в глаза перед моим капитаном, и я должен был ответить ему! Вот я и ответил ударом!

Второй помощник надеялся, что его вздох не услышат. Но это же надо было взять на борт такое диво… Заговорил армейский.

– Так ты заикаешься?
– а вот тут парню не повезло. Он так старался говорить гладко, что незнакомому человеку и в голову бы не пришло, что он заика.

– Иногда, сэр.

– Это так, - подтвердил адмирал, заметив как поднялась бровь у армейского. Тот оглянулся, и пришлось объясниться, - Мы с лейтенантом Сеймуром вместе привели его сюда с торгового судна. Парень заикается. Лейтенант может подтвердить.

Сеймур кивнул. Армейский чуть улыбнулся.

– Это тогда он что-то кричал про права человека?

Какого дьявола он знает?!

– Не знаю, что вам рассказал лейтенант Сеймур, но “Правами человека” назывался торговый корабль.

– Я не рассказывал!
– адмирал не ожидал от обычно спокойного и насмешливого Сеймура такой горячности. Должно быть, и правда не рассказывал. Чего же тогда так рявкнул на бедного мальчика? Привычка? Чтоб другим пример рвения показать? Молодец, показал…

– Вы, или кто-то из младших офицеров, - Норрингтон постарался придать своим словам примирительный тон, - Как бы то ни было, полагаю, моряк имеет полное право попрощаться со своим кораблем, как бы он ни назывался.

– Разумеется, - так же миролюбиво проговорил армейский, - Хотя я бы всё же доложил командованию.

В лице Сеймура что-то дрогнуло.

– У нас с вами разное командование, - напомнил адмирал несколько резче, чем собирался, однако лейтенанта его слова успокоили. Армейский улыбнулся.

– Конечно. Боюсь, мы немного отвлеклись, - он снова обернулся к подсудимому, наблюдавшему за перепалкой начальства со страхом и недоумением, - Ты утверждаешь, что каптенармус обвинял тебя лживо. Но почему же он лгал, и лгал так злобно, если, по твоим же словам, между вами не было вражды?

– Я не знаю, сэр. Спросите капитана Вира.

– Сэр, вы что-нибудь знаете?
– лейтенант Сеймур уже успокоился и вернулся к обязанностям председателя суда.

– Я рассказал всё, что знал.

– Не думаю…

– Адмирал?
– капитан выглядел удивлённым.

– У меня осталось множество вопросов, сэр.

Капитан жестом попросил задавать.

– У меня записано… Поправьте меня, если я где-то ошибся, - капитан снова кивнул, второй помощник продолжил, - “Каптенармус доложил мне, что подсудимый уличен в распространении недовольства среди матросов, принятии стороны врага, попытке организации мятежа и попытке подкупа матросов французскими деньгами. Я велел подсудимому отвечать. Сначала он заикался, а потом ударил Джона Клэггарта в лоб. Дальнейшее вам известно.” Я правильно записал? Хорошо. Верно ли я представляю: каптенармус приводит к вам подсудимого, докладывает, вы просите отвечать и тут подсудимый его бьёт, как будто не знает, зачем его привели?

– Нет, мистер Клэггарт пришёл ко мне с докладом, я выслушал и вызвал Уилльяма Бадда к себе. Когда он явился, я попросил каптенармуса повторить обвинения.

– Только вы присутствовали при очной ставке?

– Только я, - подтвердил капитан.

– Почему?

– Что “почему”? Никого больше Клэггарт не обвинял.

– Нет, но от исхода этой ставки зависело, будет ли дело о государственной измене или о ложном доносе, почему вы не пригласили никого в свидетели? Командиру эскадры было бы проще рассматривать дело, если бы кто-то мог подтвердить или опровергнуть ваши слова.