– Я всё помню, по крайней мере, я так думаю, – его глаза метались по комнате, пока он

пытался вспомнить произошедшее. – А, да, точно, припоминаю, я сломал ребро.

– Ты расскажешь мне о том, что с тобой произошло прямо сейчас, – я нашла его руки

и крепко сжала их. – И только попробуй от меня что-нибудь скрыть.

Он рассказал мне о невероятной пещере, и что ему выпала огромная честь

фотографировать такое чудо природы. О шатающейся бамбуковой конструкции, на которую

он вскарабкался, чтобы сделать свои грёбаные снимки. О том, как он торопился, чтобы

поймать в объектив последние лучи заходящего солнца, до того, как они перекочуют на

следующее место съёмок. О том, что он не был до конца уверен в безопасности ремней,

которыми он был закреплён. О том, как он рисковал своей задницей, спасая камеру, как упал

с 15-ти метровой высоты, при этом ещё потянул за собой большую часть строительных лесов.

Он помнил само падение, помнил, как ударился о дно пещеры, помнил, как уберёг камеру от

серьёзных повреждений. Невероятно. Он также помнил о том, что всё-таки сделал тот

снимок. Вдвойне невероятно.

Слёзы снова полились из моих глаз во время его рассказа. Теперь я же сидела на

кровати рядом с ним и крепко сжимала его руку, и смотрела прямо на него, впитывая черты

его лица, кисти рук, руки и ноги, пальцы ног, подрагивающие под больничным одеялом. Я

дотронулась до каждой доступной части его тела, покрытой и непокрытой синяками и

порезами. Мне не особенно было, где развернуться, но я буду крепко держать его при любых

обстоятельствах. Я легонько отодвинула его волосы со лба и поцеловала в местечко,

избежавшее царапин. Я сказала ему, как сильно его люблю, я не могла держать это при себе.

Я крепко обняла его, и он обнял меня в ответ. Он шептал мне “Со мной всё в прядке”, и “Всё

будет хорошо”, и “Не плачь”.

Непролитые слёзы прорвали плотину, потому что прямо сейчас, держа его в своих

объятиях, меня, наконец, накрыли те чувства, которые я пыталась подавить в Сан-Франциско:

страх, беспомощность, ужас от осознания того, что в жизни может случиться так, что его,

моего Саймона, отпускающего шуточки и обнимающего меня, может не быть рядом.

– Знаешь, я могу грохнуть тебя, – я внезапно вырвалась из его объятий и снова

посмотрела ему в глаза. – Серьёзно, я люблю тебя, люблю то, чем ты занимаешься, и я

никогда не попрошу тебя всё это бросить. Но ты не какой-то там мультяшный супергерой с

беспечной улыбкой на лице, борющийся с тиграми, только лишь для того, чтобы сделать

удачный снимок. Если ещё раз такое повторится, ты пострадаешь из-за грёбаного снимка, я

убью тебя своими собственными руками. Без наркоза.

– Обещаю, я буду более осторожным. – Он сказал мне то, что я хотела услышать. Его

взгляд говорил о том, что он вразумил серьёзность моих намерений.

– Я так сильно тебя люблю, – сказала я, переплетая наши пальцы, всё ещё нуждаясь в

этом контакте.

– Я тоже тебя люблю, – его голос стал хриплым от свежепоступившей дозы

обезболивающих. – Я так рад, что ты здесь.

– Мне всё равно хотелось как-нибудь сюда вернуться. Мы можем отправиться на

экскурсию в пещеры.

Он рассмеялся, его смех отдался болью в рёбрах, но он всё равно продолжал

улыбаться. Видя его улыбку, я тоже улыбнулась.

К концу этого очень длинного дня, который для меня начался на другом краю света,

Саймон чувствовал себя намного лучше. К концу недели Саймона выписали из больницы.

Этот парень родился в рубашке. Ему было предписано исключить нагрузки и побольше

отдыхать. Но его состояние было удовлетворительным для выписки. Врачи порекомендовали

нам остаться во Вьетнаме ещё хотя бы на пару дней, и лишь потом предпринимать попытки

возвращения домой. Перелёт после сотрясения, особенно такого сильного, которое перенёс

Саймон, в лучшем случае может обернуться лёгким дискомфортом, в худшем – судорогами и

тошнотой. Поэтому мы решили остаться на столько, насколько необходимо, чтобы Саймон

точно смог перенести такой долгий перелёт.