– Я уже отдал себя.

"Меня уже не будет, теперь надо только ждать, когда это закончится, то, что я отдал, уже не будет моим, это уже конец. Но надо переждать, пока они наиграются", - так он понимал это. Вспомнил слова из "Сокровища": "Пусть они занимаются властью, а ты займись собой". Это было то самое. Это было, как сбросить тулуп, убегая от стаи - пусть дерут. Только этим "тулупом" была большая часть его, а то, что он оставил себе - оно и было тем самым "сокровищем".

Надо просто ждать.

В этом ожидании не было мыслей, чувств, движения.

Оно было тяжелое, вязкое, похожее на глину.

Слева Лу увидел их, возившихся, наклонившись, над его телом: с этой стороны вроде бы двое, но не разобрать, сколько всего их там было. Он видел, но не хотел на это смотреть, и видел нечетко: согнутые спины в темном. Его это не касалось.

Так продолжалось некоторое время: качающийся синий огонек в колпачке ручки, плывущий сквозь кадры жестокого кино. Потом он смог пошевелиться, появились мысли, и Лу понял, что не мог все время оставаться в этом состоянии, время от времени им удавалось добраться до него, и ему было очень жалко себя - отсюда туда. Но кроме того изнутри поднимался покой.

Лу сказал, что очень долго страдал от того, что вспоминает только страх и бессилие, и это страшно и унизительно, и трудно верить, что он все-таки победил, а ведь в той же второй сессии было такое отчетливое чувство готовности, что да, они могут сделать со мной все, что захотят, но они не получат от меня то, что я не хочу им отдать, ту информацию, которая им нужна. "Я готов и способен, мне есть, что им противопоставить". И вот - несколько месяцев он находит там только страх и ужас, только горе и беззащитность. Это страшно. И унизительно.

И вот сейчас он нашел то, что у него было. Нашел свою силу и достоинство. И отличную подготовку.

Он сказал:

– Мне удивительно и очень нежно смотреть... Да, у меня как будто есть совершенно удивительная возможность: смотреть на себя со стороны.

Смотреть на себя тогдашнего, очень далекого ему же сегодняшнему, но все-таки - на себя самого. И какой он, сложно устроенный, не однообразный, не однородный. И легкий, подвижный, горячий и азартный, и беззаботный и такой... легкий и молодой. И другой: устойчивый, сильный. Стойкий.

И это - он.

Он ехал домой после сессии и продолжал переживать эту радость и удовольствие от встречи с собой. Что бы он ни делал, он чувствовал себя довольным и спокойным. Он может быть спокойным, а может - усталым и нервным. Может переживать из-за пустяков, может лениться, может дурачиться. Может вести себя с достоинством, а может суетиться. Ну и что? Это он. Тот самый. И там тоже он. И здесь все еще он.

И он засмеялся, поняв такую простую, такую важную вещь:

Все эти месяцы, когда он терзался отсутствием опоры, твердости и спокойствия (в это же время раз за разом повторяя: "да, пойдем дальше, да, я могу"), все это долгое время, когда он мечтал найти наконец, где же была его сила, где была его стойкость, на чем он держался... Все эти месяцы то, что он хотел найти, было рядом, совсем рядом. Вот в этой самой картинке, из которой он выпрыгивал мгновенно, едва разглядев ее краешек внутри себя. Точно там, чуть дальше - был тот момент, когда он отходит в сторону, потому что уже ничем не может помочь себе живому, и начинает работать, чтобы умереть, не отдав им ничего важного.

Обе его части, разделенные тогда, смотрели теперь друг в друга, узнавая и признавая, соединяясь, как в объятии, опираясь друг на друга, устойчивые и сильные, снова вместе.

Записки сумасшедшего: Страх прикосновений

Конечно, понадобилось еще время, чтобы все поправилось.

...однажды вечером перед сном смотрели очередную серию какого-то мирного сериала. Партнер взял меня за руку. Даже не взял, положил ладонь на мою руку, немного выше локтя, чтобы слегка подвинуть: я заслонил ему экран. Едва удержался, чтобы не шарахнуться от него на другой конец комнаты. Сам испугался своей реакции. Совершенная невыносимость терпеть чужую руку на своей. Кожей невыносимо, только закричать и вырываться - никто и не держит, а ощущение невыносимое. Хватило на то, чтобы мягко убрать руку и натянуть на плечи плед, и только потом глотнуть немного воздуха вместе с этим отчаянием.

Но это было только начало.

Вскоре обнаружил, что не могу ходить на массаж. Года два назад ходил к мастеру ломи-ломи. Очень нравилось. Воздействие сильное, но я отлично расслаблялся, засыпал и наслаждался покоем - целых два часа массажа, это ли не рай? Теперь решил, что мне будет полезно возобновить: уж чего-чего, а расслабленности мне явно не хватает.

Не тут-то было. Когда лежишь полуголый лицом вниз, а мастер заворачивает тебе руку за спину и держит так какое-то время... И ты замечаешь, что стоит изрядных усилий удержать себя в неподвижности, а не скатиться со стола и... не знаю, что дальше, как далеко бы я зашел. В угол забиваться не стал бы, пожалуй. Я достаточно себя контролирую. Но я сюда не за этим пришел, не для того, чтобы упражняться в самоконтроле. И приходится довольно сильно сосредоточиваться, чтобы отделять актуальную действительность от разворачивающегося кошмара. Просто словами себя уговаривать: смотри, где ты, дыши, все хорошо...

На второй раз понял, что сам вид массажного стола резко неприятен. Почему? Вспомнил фотографии из Гуантанамо. Выругался.

Обдумал происходящее. Понял, что последняя сессия открыла доступ к этому пласту памяти, а глубокий и мощный гавайский массаж активизирует телесные переживания. Ну что же, это не так плохо, если бы только была возможность говорить о своих переживаниях - в конце концов, уже и нейрофизиологи доказали, что проговаривание эмоций снижает их интенсивность.

На третий раз попытался рассказать о проблеме мастеру. Постфактум сообразил, что мог бы придумать какую-нибудь историю... Более реальную, по крайней мере, вызывающую больше доверия. Например, мог бы сказать, что ее когда-то пытались изнасиловать... В общем, надо было что-нибудь сочинить правдоподобное и объясняющее мое напряжение и страх, чтобы говорить о нем.