Филипп обернулся и в упор посмотрел на него.

Оливетт закрыла лицо руками. Нужно продолжать играть комедию, хотя ей хотелось не плакать, а смеяться и танцевать. Король умер. Какое счастье! Боже, наконец-то она свободна!

– Боже мой, какой ужас, - прошептала она, однако, ее шепот услышали все, кто находился в комнате.

Нужно немедленно подумать о чем-нибудь грустном. Как назло, королева не могла выдавить из себя ни единой слезинки.

– Как это случилось?
– спросил новоявленный король у священника, - почему он умер? Вы можете мне это объяснить?

Священник вполголоса, чтобы не оскорблять умершего, начал рассказывать, но Филипп невежливо перебил его, заявив:

– Чушь. Люди не умирают, поев жареной баранины. Это полный бред.

Ромейн посильнее сжала губы, чтобы ни одно слово не вырвалось наружу. Чушь, конечно, чушь, и бред, и полная ерунда. Но она не могла озвучить истинную причину смерти. Да у нее и не спрашивали. Девушка стояла в стороне, у самой двери с непроницаемым, замкнутым лицом и опустив глаза для пущей надежности. Она все поняла, только поймав случайно улыбку Оливетт. Ромейн догадалась обо всем и ей стало тошно.

– Ваше величество, - говорил тем временем священник, - но такие случаи бывают. Люди едят баранину, а потом запивают ее холодным питьем. И в результате смерть. Очень прискорбно, но это факт.

– Это чепуха, - резко сказал Филипп, - в это поверит только безнадежный идиот.

– Но ваше величество, - начал недоумевать священник, - что в таком случае, предполагаете вы?

– Я пока ничего не предполагаю. Я хочу выяснить, отчего умер мой отец, и я это выясню.

Оливетт, не отрывая рук от лица, вдруг вся покрылась гусиной кожей. Ее пальцы начали мелко дрожать. Господи! Что пошло не так? Что он заподозрил? Это же Филипп, столь же упрямый, как и его отец. Такого не переубедить, даже пытаться не стоит. Боже мой, она об этом не подумала!

Король повернулся к телу усопшего и неожиданно заметил съежившуюся коленопреклоненную фигуру у изголовья. Мачеха. Чертова мачеха, стоит тут и делает вид, что рыдает. Скорбь изображает, дрянь паскудная. Она всегда ненавидела мужа, она мечтала об этой минуте, она...

Глаза Филиппа расширились от внезапного подозрения.

– Сударыня, - произнес он таким тоном что даже священник отступил к двери, хотя ни в чем виноват не был, - что вы можете сказать по этому поводу?

Слово "вы" он выделил.

Оливетт встала на ноги, перекрестилась еще раз, сосчитала до десяти, чтобы дать себе время прийти в норму, и повернулась к королю.

– Я столь же удивлена, как и вы, ваше величество, - сказала она, стараясь, чтобы ее голос не дрогнул, - меня позвали сюда, когда король уже отходил. И я совершенно ничего не понимаю.

– Ну да, - он скривил губы, - ну да. Вы, конечно, ничего не понимаете. Как всегда.

– Я не понимаю, о чем вы, ваше величество, - пробормотала королева, отступая.

Она сделала, шаг назад, потом еще один. Дальше отступать было уже некуда, позади была стена, а всю женщину заполнял такой безграничный страх, какого она даже перед мужем не испытывала. Филипп смотрел на нее так, будто все знал. Господи, он догадался! Боже, но откуда? И что он может знать! Тогда почему он так смотрит?

– Почему вы дрожите?
– осведомился Филипп, от взгляда которого ничего не укрылось, - и почему у вас такие виноватые глаза, сударыня? Что молчите? Зато я знаю, почему.

– Нет, это неправда, - прошептала Оливетт; бледнея до синевы, - я не виновата. Не виновата, не виновата...

И тут входная дверь с грохотом распахнулась. На пороге стоял Лукас. Его лицо было бледным, но решительным. Трое людей, священник, Филиппа королева уставились на него, как на привидение. А Ромейн, по-прежнему никем не замечаемая, вообще ни на кого не желала смотреть.

– Это сделал я, - твердо проговорил вошедший, - мне и отвечать.

– Ты-ы?
– протянул король изумленно, - ты, Лукас?

– Я, - подтвердил тот.

– Но зачем? Зачем, ради всего святого?

– Это мое дело, зачем, ваше величество.

Оливетт тут же перестала дрожать, на ее щеках появилась краска, а из глаз исчезло затравленное выражение. Она спасена. Теперь никто не посмеет утверждать, что в смерти короля есть ее вина.

– Мы пригрели змею, - проговорила она громко, - вот, как ты платишь за доброту, мерзавец!

Лицо Ромейн искривила брезгливая гримаса, которая тут же исчезла. Гадость, какая же гадость все это!