Он сидел на тахте перед огромным во всю стену экраном, на котором прыгали длинноволосые и бородатые музыканты. У его ног лежала большая белая собака. Услышав стук двери, отец и собака повернулись, и глаза Андрея накрыла темная пелена: отцом Кати оказался... Премьер-Министр Волков Анатолий Борисович. Твою мать! Как он раньше не догадался: она же Волкова Екатерина Анатольевна! Но ни у него, ни у Валеры и ни у командира батальона, видевших ее фамилию, не возникло даже мысли о ее связи с главой правительства. Вот когда Андрею потребовалось собрать в кулак всю свою волю, чтобы не сразу выдать свои чувства к этому так ненавистному дедом человеку, которого он считал чуть ли ни главным врагом России и ее народа. Думал так и Андрей, досконально изучивший труды деда и полностью с ним согласный в оценке социализма и советского строя, которые боготворил дед и люто ненавидел Волков.

Премьер, к тому же четыре года отсидевший Президентом России, не раз был свидетелем, когда сталкивавшиеся с ним случайно люди испытывали волнение и даже шок, поэтому воспринял замешательство Андрея снисходительно. Уменьшив звук и поднявшись, он вслед за собакой сделал шаг навстречу гостю, о котором в последнее время прожужжала все уши ему с матерью дочь. Андрей вторично был поражен, на этот раз малым ростом премьера, а собака, напротив, показалась ему раз в пять больше его чихуа-хуа Фильки. Он как-то вычитал, что Волков носил особые туфли, увеличивающие его рост на 8 сантиметров, намного превзойдя такие же туфли Сильвестера Сталлоне. Так это или нет, но Андрей с ростом метр семьдесят пять оказался на голову выше премьера в домашних тапочках. Тот также был заметно ниже жены и наравне с дочерью.

– Ну, здравствуй, - протянул Андрею руку Волков, задержав взгляд на ссадинах и на футболке, видимо, догадавшись, что она Катина, и повел носом, как Андрей понял, в знак неодобрения непонятно, отчего: от ссадин или футболки. - Как я догадываюсь, ты опять совершил подвиг?

– Я тебе расскажу позже, - выручила все еще не находившегося в ступоре Андрея мать.
– Он нам все рассказал, и не будем заставлять его еще раз теребить в буквальном смысле его раны. И на этот раз он проявил себя героем, наказав негодяев.

– Нет, уж пусть расскажет мне сам.

Андрей все еще не совсем владел собой: слишком глубоко засела в нем ненависть деда к этому человеку, так негативно влияющему на судьбу России.

– Я жду.

Опять выручила Любовь Петровна, все больше нравившаяся Андрею:

– Может, сначала сядем за стол?

Волков молча развернулся и сел за небольшой квадратный стол, стоявший в углу с четырьмя резными стульями на двух противоположных сторонах. Видно, здесь много гостей не бывает, подумал Андрей, садясь радом с Катей напротив хозяйки.

Посуда и приборы на столе были совершенно точно позолоченными. Вся еда ему была незнакома, кроме красной и черной икры, красную он иногда ел, черную - не пробовал. Выручила Катя, которая стала накладывать в его тарелку всего понемногу. Пока она это делала, он, увидев требовательный кивок Волкова, рассказал, как можно, короче, специально заострив социальную суть конфликта (мажоры, "Бентли", "Волга") и немного приукрасив себя:

– Мажорам не понравилось, что "Волга" не уступила дорогу их навороченным "Бентли", подрезали ее, и стали разбивать битой машину и затем избивать, помимо битой, еще и ногами пенсионера. Я шел им навстречу, все видел, у меня все вскипело, подбежать к ним во время избиения я не успел и загородил им дорогу, когда они уже сели в машину. Они, естественно, набросились на меня, не зная, что я служил десантником, а для него неважно, сколько против него и что он уступает каждому в лошадиной силе. Хотя мне немного досталось, я их все-таки уложил, а биту отдал водителю "Волги".

Андрей уложился как раз, когда Катя наполнила его тарелку, не забыв бутерброд с черной икрой, и стала накладывать еду себе. Волков, выслушав его с непонятным выражением не то одобрения, не то осуждения, предложил ему выбрать самому питье, наверняка для проверки его познаний в спиртном или пристрастия к нему. Чего только из этого добра на столе только ни было: и виски, и джин, и ром, и мартини, и ликер, и разные вина, кроме... водки и чего-либо российского. Пробежав взглядом по всем бутылкам и проговорив: "Вообще-то я предпочитаю нашу водку, но сойдут виски", Андрей небрежно наполнил почти полный бокал самой дорогой маркой виски "Маccalan" с содой, успев заметить округлившиеся коричневые с рыжиной глаза премьера - вот у кого переняла привычку так поражаться Катя. Обретя себя, хозяин предложил тост за знакомство. Чокнувшись со всеми, Андрей отхлебнул два глотка из бокала, отметив приятный вкус, однако, решил больше не наливать, а на еду налег, так как утром не позавтракал. Ели и пили молча под монотонный рок. Съев все наложенное Катей, он отодвинул тарелку и от души поблагодарил, глядя на мать.

– Спасибо, очень вкусно.

– Ну, так поешь еще. Давай я тебе вот этого наложу, - засуетилась она.

– Нет, нет, спасибо. Ей богу, я наелся.
– Андрей перевел взгляд на хозяина с едва заметной усмешкой.
– Намного вкуснее, чем в солдатской столовой.

Он повернулся к Кате, чтобы спросить, понравилась ли ей там еда, но во время осекся, вспомнив, что она приезжала к нему в тайне от отца. Но и упоминание им солдатской столовой ввело родителей в ступор. Взглянув на их застывшие лица, он решил больше так не юморить. Кажется, отцу он стал не нравиться, что подтвердил его вопрос, когда женщины пошли на кухню за кофе:

– Кем ты хочешь стать?

Андрей оторвал взгляд от какой-то мазни на стене: не то человек, не то его внутренности, а может, и пейзаж, - хотел было рассказать все, но решил отделаться кратко:

– В детстве я многим хотел стать: и журналистом, и литературоведом, и дипломатом, и путешественником, а сейчас думаю лишь о том, как прокормить себя с матерью, а в дальнейшем жену с ребенком. Как говорится, родился не в то время, не как мой деда.

Премьер опять расширил глаза, спросил сердито: