Все это в мгновенье промелькнуло в голове молодой женщины. Она не помнила раньше всего того, что неожиданно вспомнила, поняла в свой смертный час. А стоило в этом хоть чуть-чуть разобраться, - и исчезла боязнь. И сама Сара, и все остальные приходили и уходили всегда. Оказывается, именно это и являлось их работой: рождаться, жить и умирать... Смерть перестала казаться страшной.

Приговоренная стиснула губы, чтобы случайно не поцеловать изображение, не прикоснуться к распятию. Она изо всех своих последних сил, скулами, щеками, подбородком отталкивала изображение: не поцеловать его, любимого, стало самой важной, самой значительной задачей в ее жизни. Обречённая не видела, но знала: и отец, и братья сделали то же.

К спине молодой матери привязали спинку ее мертвой малышки.

– Слава Адонаю, - подумала Сара.
– Он дал нам проститься. И, значит, Бог любит меня, раз избавил моего ребенка от последних, может быть, самых страшных мук.

Да, Бог наверно ее любил. Едва лишь начали подниматься вверх первые струйки дыма, Сара потеряла ощущение боли.

– Да пребудет великий мир с небес и жизнь над нами и над всем Исраэлем...

Последнее, что доносилось до нее сквозь туманную горькую завесу, была молитва отца.

– Созидающий мир в высотах Своих, да сотворит Он мир для нас и для всего Исраэля.

Сжигаемый твердил Кадиш в полную силу голоса, будто старался молитвой заглушить боль.
– И скажите: Амен.

Крест опять возник перед ее глазами. Он стал расти, а вместе с ним увеличивался в размерах тот, кто безжизненно висел на нем. Но вот голова казненного на кресте поднялась, зеленые глаза осмысленно посмотрели на Сару... Сострадание, брызнувшее из этих глаз, заново наполнило ее жизнью.

– Ответь мне: ты в самом деле Бог?
– прошептала она.

– Ты больше не чувствуешь боли, - сказал он.

– Отвечай мне, казнимой твоим именем: правда ли, что ты - Бог?

– Я знаю, ты устала... Тебя слишком мучили...

– Почему ты уходишь от ответа? Если ты Бог, скажи, зачем тебе мои страдания? Если нет - тем более говори: за что я горю на этом костре?

Он вздохнул. Она поняла: ему хотелось плакать. Но он пересилил себя: - Оглянись.

Распятый облизнул губы.
– Видишь ли, ведь они все те же: те, кто распял меня когда-то, и те, кто сжигает тебя сейчас, - все те же самые...

– Меня не интересуют они, - перебила она.
– Но ты! Ты! Что за человек или... или Бог - ты?

– Я тот, кто любит тебя.

Он слабо, одними краешками губ, улыбнулся.
– Я тот, кого любишь ты. Вот и все.

– Нет, не все!
– запальчиво протестовала она.
– Что это за любовь, которая жаждет крови? В третий раз спрашиваю: если ты Бог, почему разрешаешь все это? Зачем понадобились тебе невыносимые муки моего ребенка? Моего отца? Моей матери и братьев? Ты что, чувствуешь себя лучше, когда чужая боль не в силах сдержать перед тобой слёзы? Если ты хочешь, чтобы мы научились прощать, почему так долго и так страшно наказываешь сам? Чем провинилась перед тобой моя пятилетняя дочка? Даже, если бы мы были виноваты перед тобой... Даже, если одни мы... Даже, если бы мы были виноваты перед тобой, зачем тебе такие адские и такие бесконечные страдания моего народа? Сколько сотен лет полагается помнить ошибки? Принесла ли тебе облегчение месть моему неповинному ребенку? Если верить их книгам, ты проповедовал милосердие. Как можешь ты быть таким безжалостным? Как не стыдно тебе быть таким кровожадным? Какую науку может постичь ученик, если преподаёт сама жестокость?

– Ты опять меня не узнала, - выдохнул он.
– Я еще могу понять, когда меня не узнает толпа... Сколько лет уже меня то распинают, то жгут... Разве это я наказываю? Зачем бы я выбирал каких-то одних? Тогда бы уж всех подряд... Я-то, дурак, всякий раз надеюсь, что люди изменились. Нет, никого не карал я, поверь! Какая месть, что ты! Я прихожу для того, чтобы помочь... Но снова нахожу все то же... Неужели не видишь: ведь это меня сжигают сейчас вместе с тобой. Мы всегда являемся в этот грубый мир вместе: и другом ты бывала мне, и матерью, и сестрой, и женой, и любимой. Так уж устроены мы. Одна аура. Единое целое, мы просто не можем существовать друг без друга, ты и я.

– Подожди, - пробормотала Сара.
– Объясни, что за помощь получило от тебя моё дитя? Или я чего-то не допонимаю? Пытки и смерть? Хороша помощь, ничего не скажешь.

– Если хоть один из этой толпы заразится нашей болью, прочувствует ее на себе, впитает в себя, чтобы уже никогда не иметь ни желания, ни способности причинить боль другому, вот и помощь.

– Не слишком ли дорога цена?

– Если бы я мог выторговать другую!

– Выторговать! У кого? Выходит, правы проклятые инквизиторы? Значит, ты действительно сын Бога?

– Прости, я случайно применил это слово, "выторговать", я просто не нашел другого, ведь речь шла о цене... Ты хочешь знать, не сын ли я Бога? Ровно в той же степени, что и каждое существо на Земле. Я думаю, каждый из нас по-своему Бог. Каждый из нас по-своему дьявол. Каждый из нас по своему человек.

– Странно рассуждаешь ты. Неужели, вон тот изверг, которому издевательства над другими заменяют любовные ласки, он тоже, по-твоему, Бог?

– Пока еще нет. Но когда-нибудь станет. И все остальные тоже. Просто здесь никто, кроме меня, этого не знает.