— Ваше сиятельство, барыня велела вас позвать, — протараторил парнишка.

Выругавшись себе под нос, Куташев поспешил в покои супруги.

Марья Филипповна, неприбранная и непричёсанная, полулежала на кушетке у окна. Бросив страдающий взгляд на супруга, она попыталась подняться.

Глядя на неё, Куташев тотчас догадался, по какой причине его позвали.

— Как вы себя чувствуете, Мари? — приблизился к ней Николай и опустился в кресло подле кушетки.

— Скверно, — со вздохом отозвалась Марья. — У меня всё болит, — пожаловалась она.

— Болит? — настороженно поинтересовался Куташев.

— Спина с самого утра, — скривилась Марья, пытаясь сесть.

— Так может надобно за Генрихом Карловичем послать? — предложил Николай.

— Нет-нет, ещё рано, — капризно принялась уверять его Марья, ощущая нарастающую в душе панику.

Невыносимая тягучая боль, опоясавшая живот вырвала невольный стон из уст княгини. Испугавший, она заплакала жалобно, как ребёнок, размазывая слёзы по щекам. Лицо её покраснело и сделалось совершенно дурно.

— Пойди сюда, — поманил князь растерявшуюся горничную. — Спустить, скажи Никифору, что я велел за Хоффманном послать.

Горничная послушно кивнула и с видимым облегчением на лице покинула апартаменты хозяйки.

— Мари, послушайте меня. С вами ничего не случится. Вы не единственная женщина, которой предстоит произвести на свет дитя. Генрих Карлович — очень хороший доктор и вы в надёжных руках, — принялся уговаривать плачущую жену Куташев, одновременно вытирая слёзы с её лица своим платком.

Княгиня перестала рыдать и только всхлипывала, цепляясь за рукав сюртука супруга. Минул почти час с того момента, как он отослал горничную с указанием послать за доктором, а Хоффманн так и не появился. Всё это время Николай не умолкал не на минуту, продолжая говорить тихим спокойным голосом.

— Вам лучше прилечь, Мари, — обратился он к жене, когда в очередной раз волна боли заставила княгиню мёртвой хваткой вцепиться в его запястье. — Я помогу вам, — протянул он ей вторую руку, предлагая опереться на неё.

— Господи, за что мне это, Nicolas? — прикусив губу, выдохнула Марья Филипповна, осторожно поднимаясь с кушетки.

В будуаре послышались шаги и тихий голос пожилого немца.

— Боже правый, Генрих Карлович, отчего так долго? — сердито осведомился Куташев, укладывая жену в постель.

— Простите, ваше сиятельство. Я был с визитом у пациента, — отозвался доктор без тени раскаяния в голосе, ставя на туалетный столик свой саквояж. — Принесите мне горячей воды и чистые полотенца, повернулся он к горничной.

Присев в книксене, Милка поспешила исполнить поручение Хоффманна.

— А вам, ваше сиятельство, лучше уйти, — обратился он к Куташеву.

— Нет! Не уходите! Не оставляйте меня! — приподнялась с подушек Марья.

— Ваше сиятельство, — повернулся к ней Хоффманн, — позвольте мне сказать вам несколько слов.

— Я хочу, чтобы он остался, — испытывая панический ужас перед предстоящим ей испытанием, не желала прислушаться к голосу разума княгиня.

Тяжело вздохнув, Генрих Карлович приблизился к широкой постели и склонился над Марьей Филипповной.

— Ваше сиятельство, поверьте моему многолетнему опыту. Появление на свет дитя не самое привлекательное зрелище. Вашему супругу не стоит видеть всё это, — тихо заговорил он, — коли вы не желаете, дабы в будущем он охладел к вам.

Марья жалобно взглянула на Хоффманна, но видя непреклонность в его серых выцветших очах, кивнула, соглашаясь с ним.

— Ступайте, Николай Васильевич, — вернулся к столу Хоффманн и знаком приказал горничной помочь ему вымыть руки.

Минула вторая половина дня, но Марья даже не заметила того. Приступы боли становились всё чаще, почти не давая ей передышки. Ей казалось, что она не переживёт ещё одной болезненной волны, что затопляла всё её существо.

— Я не могу более! Не могу! — шептала она пересохшими губами. — Сделайте же что-нибудь! Пусть это прекратится, — цеплялась она за руки Хоффманна, пытающегося успокоить её.

— Марья Филипповна, голубушка, дышите глубже, — увещевал её Генрих Карлович.

Мучительные стоны, крики, что доносились из спальни княгини, заставили Николая забыть о всех прочих дела. После полуночи Хоффманн, совершенно вымотанный столь длительными родами, вошёл в кабинет князя.

— Ваше сиятельство, — заметно нервничая, обратился он к Куташеву, — я не понимаю, что происходит, но дело приняло весьма скверный оборот. Я вынужден спросить вас, чья жизнь для вас важнее: матери или ребёнка?