— Как только прибудем во Ржев, вы получите свои двадцать тысяч, — проворчал Карташевский и, отойдя от стола, плюхнулся в кресло неподалёку от Соколинского и Левицкого.

Игра возобновилась. Гневно сверкая глазами в сторону игроков, Карташевский обернулся к Левицкому:

— Вот ей Богу жульничает, а за руку не поймаешь! — посетовал он.

— Сколько раз вы уж зарекались с Дольчиным в карты играть? — весело хмыкнул корнет.

— Зарекался, — вздохнул Павел Николаевич и взял из рук лакея предложенную ему трубку. — А вы, почему же не играете, господа? — поинтересовался он.

— Есть у меня один приятель, — взялся рассказывать историю Соколинский, — из здешних местных помещиков. Так вот он за одну ночь усадьбу в карты проиграл.

— Весьма поучительная история, Михаил Алексеевич, — усмехнулся Карташевский. — Головы нужно не терять в этом деле, да уметь вовремя остановиться.

— А вы, стало быть, умеете? — поддел его Соколинский.

— Коли бы не умел, подчистую бы продулся, — буркнул, отворачиваясь от них Карташевский. Выпустив колечко дыма, Павел Николаевич закинул голову, проследив за ним, и прикрыл глаза.

Соколинский ему не нравился. Но перестал он ему нравиться не сразу, а только после того, как выяснилось, что тот является женихом княжны Урусовой. Карташевскому вздумалось поволочиться за Натальей Сергеевной, сначала более от скуки, по привычке, но потом он быстро смекнул, что женитьба на богатом приданом могла бы существенно поправить его совершенно никуда негодные дела. И вот неодолимым препятствием к тому встал Соколинский.

"Не везёт мне, — уныло рассуждал он, продолжая сидеть с закрытыми глазами. — Какому-то хлыщу и невеста побогаче".

Ближе к полуночи офицеры стали расходиться по своим спальням, где их разместили по двое или по трое, засобирался домой и Соколинский, несмотря на то, что князь Урусов предложил ему остаться.

Выехав на дорогу, Мишель пустил коня лёгким галопом. Полная луна хорошо освещала путь, и можно было не бояться угодить в выбоину или споткнуться о камень. Уже завтра, вернее сегодня, в Овсянках собирались праздновать день рождения княжны Натальи, а он так и не смог сказать ей о самом главном.

В усадьбе Ракитиных жизнь текла неспешно и уединённо. Ждали приезда Сергея Филипповича со дня на день, но барин не спешил объявиться в поместье. Минула седмица, за ней другая, но Ракитин так и не появился, но прислал письмо, в котором сообщал матери и сестре, что дела службы вынуждают его задержаться в Первопрестольной.

Впрочем, отсутствие брата Марье Филипповне было только на руку. Елена Андреевна не замечала, что каждый день под покровом сумерек в усадебном саду появлялся посыльный из Клементьево, тогда, как сей факт вряд ли бы удалось утаить от Сергея Филипповича. О том, что барышня ведёт оживлённую переписку с молодым барином из соседнего поместья, ведомо было только горничной mademoiselle Ракитиной, меньшой брат которой Егорка частенько доставлял в Клементьево ответы на письма Михаила Алексеевича.

В своих посланиях Соколинский в самых искренних выражениях уверял Марью в своей любви к ней, и она, не единожды перечитав каждое из них, хранила связку писем, перевязанную белой атласной ленточкой под периной в своей спальне. Марья Филипповна всё ждала, когда же наступит тот самый решающий момент и можно будет открыть родным свои планы относительно обустройства собственной жизни, но время шло, а Соколинский медлил с объяснением.

Вечером, накануне поездки на бал к Урусовым, Елена Андреевна вновь завела с дочерью разговор о том, что Марье Филипповне следует быть поприветливей с князем Урусовым. Понимая, что князь не попросит более её руки, да она ныне и не желала того, mademoiselle Ракитина, нахмурив брови и поджав губы, выслушивала нравоучения маменьки, стараясь сдержать рвущиеся с языка слова возражения.

— Дядюшка обещал мне сезон в Москве, потому давайте более не будем говорить о том, — опустила она ресницы.

— Машенька, душенька, но ведь сезон в Москве вовсе не означает, что следует пренебречь такой возможностью, — продолжила гнуть свою линию Елена Андреевна.

— Довольно, маменька. Я не желаю выходить замуж за князя, — поднялась из-за стола Марья, в раздражении швыряя салфетку на стул.

— И всё же я прошу тебя, подумай… — бросила ей вслед madame Ракитина.

— Обещаю, маменька. Я подумаю, — оглянулась на пороге mademoiselle Ракитина.

Ночью Марье не спалось. Представляя себе завтрашний визит к Урусовым, она только горестно вздыхала и переворачивалась с боку на бок. Как ей следует вести себя с Соколинским? Быть приветливой, или напротив, не замечать его, давая понять, как она недовольна им? Да и как нынче смотреть в глаза князю Урусову? Особенно после того, как наговорила ему такого вздора, что нынче самой становилось стыдно вспоминать. В одном она была уверена — завтрашний бал станет для неё пыткой.

Наступившее летнее утро начала июля обещало прекрасный день, но только не для Марьи Филипповны. Mademoiselle Ракитина всем была недовольна. Она всё ждала письма от Соколинского с известием о том, что между ним и княжной Натальей всё кончено, хотя и понимала, что зря надеется. Накануне именин mademoiselle Урусовой Михаил Алексеевич не стал бы объясняться со своей наречённой. Оттого настроение Марьи по мере приближения часа, когда надобно будет выезжать, всё более портилось.