Тот неспешно подошел к хозяйскому столу и присел рядом с Батей, как ни в чем не бывало. Глянул на потупившуюся, прячущую сливовые глазки девчонку, и оборотился на невозмутимую Отрыжку:

– Благоя свет Вуколова дочь, поговорить бы.

– Так вроде, сговорились, что придешь ко мне, – не моргнув глазом, удивилась та. – А ты сюда явился. Да не с добром. Прям, целую войну учинил. Не слишком на одну-то бабку? Ты ишо конницу притащи. Иль камнеметы – старуху из корчмы выковыривать.

В трапезной кто-то подхихикнул. Державник лишь чуть завернул голову, и вновь мертвая тишина. Он же насмешливо глянул на ведунью и спросил:

– Ты со мной пойдешь? Иль прямо тут все скажешь?

– Чего это: все?

– Не финти, матушка Благойла, – с почтением окоротил ее Таймир. – Скажи, где девчонка, и дале отдыхай. Я уж тебя боле не потревожу. И в гости вламываться не стану, раз уж гость я для тебя нежеланный.

– О какой девчонке речь? – слегка удивился Батя, глядя на подругу. – Ты чего еще натворила?

– Не твоего ума дело! – огрызнулась та.

– Не моего? – в голосе деда послышалась угроза. – А ее вон поднимать, – кивнул он на макушку Яльки, – чьего ума дело? Иль мне одному с ней мыкаться? Навязала мне докуку, а сама вляпалась куда-то.

Ялька добросовестно замерла, уткнувшись носом чуть ли не в коленки. Теребила себе в руках платочек и чутко вслушивалась в голос деда. Тот с малолетства учил ее правильно слушать и ловить приказы: когда бежать без оглядки, а когда и сидеть, будто приклеенная. Коли опасности для оборотенки нет, а она того не понимает, так надо слушаться деда. В этот раз опасности для нее не было. Они с бабулей натвердо вдолбили внучечке: коли с ними что, так выручать не лезь! Дознаются, что они прятали оборотня, все троих и прибьют без разговоров. Старшие – они умные, они сами разберутся, а ты сиди и не ворохайся. Вот и сидела Ялька, хотя так и чесалось обернуться… да хотя бы волчицей. И вцепится этому бабнику прямиком в рожу! Она тут по нему вся исстрадалась, а он каким-то бабам подарки покупает.

Бабуля почуяла недоброе, и сжала ей под столом руку. Ялька глубо вдохнула-выдохнула и вновь замерла.

– Никуда я не вляпалась, – заканючила Отрыжка, просительно заглядывая в лицо набычившемуся Бате. – Чего этот грубиян от меня хочет, и в ум не возьму. Нашел, кому верить…

– Цыц! – рявкнул тот, пристукнув ладонью по столу, и обернулся к державнику: – О какой девчонке ты тут толкуешь?

– Она знает о какой, – пока еще спокойно кивнул тот на разнюнившуюся старушку. – Ты, может, и не ведаешь. А вот твоя Благоюшка точно знает, о ком я речь веду. И сдается мне, что ничегошеньки-то она мне не скажет. Не скажешь ведь? – сощурился он на Отрыжку.

Та насупилась, поджала губки и замерла с надменным личиком.

– Не скажет, – притворно вздохнул Таймир. – Ну, тут уж ничего не поделать. Ты прости, Батя, но матушку Благойлу я провожу к Хранивою. Я всего лишь полусотник дружины. А ему, как старшине, и спрос вести.

– Понятно, – сухо буркнул Батя, зло зыркнув на Отрыжку. – Как чуял, что связываться с тобой, себе дороже. Ялька! Пошла к себе. Не на что тебе тут любоваться.

– Де-е-еда! – добросовестно проскулила та, подражая бабуле.

– Пшла вон! – рявкнул тот.

Ялька подлинно подпрыгнула от этого рыка – воплей, обращенных на себя, оборотенка не терпела. И с лавки ее сдуло от всей души всамделишно. Дружинники, расступившись, похмыкали ей вслед, но удерживать не стали – кой прок им с девки глупой малолетней? А она, укрывшись в горнице деда, скоренько стащила с себя сарафан с кокошником. Закрутила косу в тугой комок и повязала на голову другой платок: замшевый да черный, как ночь. Скинула серую рубаху, стянула сапоги и штаны. Юркнула под лежанку и вытащила свой узелок, что прятала от деда под половицей в дальнем углу. Черная узкая замшевая рубаха с высоким воротом, чтоб белая шея не сверкала по ночи. Черные же штаны. Ялька прислушалась: в трапезной ругался дед, а державник уводил прочь бабулю. Торопиться нужды не было, но поторапливаться стоило. Одевшись, Ялька откупорила горшочек с темной краской на свином жиру. Скрипнула дверь. Дед мрачно осмотрел внучечку, подошел к лежанке, уселся прямиком на ее разбросанное барахло и протянул руку:

– Давай, помогу.

А после измазал ее лицо и руки, чтоб ни одно пятнышко не выдавало ее в любой щели, или на любой крыше.

– Погоди-ка, – остановил он Яльку уже на пороге. – Там никто рядом не шарится?

Ялька принюхалась и помотала головой. Он отпер замок на своем сундуке. Распахнул его, залез внутрь чуть не с головой и что-то достал. Маленький сверток, туго перевязанный бечевкой. Сев на лежанку, дед похлопал рукой рядом с собой. Ялька притворила дверь и присела, не забывая прислушиваться к тому, что твориться снаружи.

– Это отдашь ей. Она, понятно, на допросе станет запираться. А может, у Хранивоя до нее нынче и вовсе руки не дойдут. Или решит ее чуток помурыжить в одиночестве да безвестности. Чтоб сговорчивей стала. Ты, как к ней проберешься, отдай ей это, – Батя всучил Яльке сверток. – Змеюкой-то дотащишь? Не сронишь?

– У меня ж зубищи-то ого-го-го, – успокоила его внучечка.

– Добро, – устало выдохнул Батя, потирая лоб. – Как отдашь ей сверток, сразу рви оттуда когти. Тебе главное выбраться наружу. Не дай им запереть себя внутри. Во дворе уже прислушивайся да принюхивайся. Как почуешь, что наша бабка выбралась из узилища, тут уже можешь устроить им представление. Волчицей там, рысью… Хоть слонихой заморской! Делай, что хочешь, хоть загрызи кого во дворе, но вымани их туда. Сможешь?