Свободы, труда и веселья,

Закуйте вы в цепи меня

И ввергните в мрак подземелья,

Убейте подругу мою,

Друзей на крестах вы распните,

Чтоб злобу насытить свою,

Меня на костре вы сожгите...

(134)

Лик мученика в терновом венде превращается во всеосеняющий образ-символ, черты его проступают повсюду. В стихотворении Синегуба "Терн" даже природа "излучает" этот образ:

Горошек красный, полевой

Сквозь чащу терна пробивался,

На куст терновника густой

Гирляндой легкою взвивался,

Когда ж в час полдня с высоты

Лучи цветы горошка грели,

Как пятна крови, те цветы

В кустах терновника алели...

(124)

Психологически это явление объясняла в своих воспоминаниях Вера Фигнер: "Тот, кто подобно мне был когда-либо под обаянием образа Христа, во имя идеи претерпевшего оскорбления, страдания и смерть, кто в детстве и юдостн считал его идеалом, а его жизнь- образцом самоотверженной любви, поймет настроение только что осужденного революционера, брошенного в живую могилу за дело народного освобождения <...> Идеи христианства, которые с колыбели сознательно и бессознательно прививаются всем нам, и история всех идейных подвижников внушают такому осужденному отрадное сознание, что наступил момент, когда делается проба человеку, испытывается сила его любви и твердости его духа как борца за те идеальные блага, завоевать которые он стремится не для своей преходящей личности, а для народа, для общества, для будущих поколений". [27]

Отрицая официальную церковную мораль как мораль покорности и рабства, народники поэтизировали в образе Христа и его учеников черты действенного подвижничества, готовность принять страдание за идею.

Общеизвестно вошедшее в историю признание на суде народовольца Андрея Желябова: "Крещен в православии, но православие отрицаю, хотя сущность учения Иисуса Христа признаю. Эта сущность учения среди многих моих нравственных побуждений занимает почетное место. Я верю в истинность и справедливость этого вероучения и торжественно признаю, что вера без дела мертва есть, и что всякий истинный христианин должен бороться за правду, за права угнетенных и слабых и, если нужно, то за них пострадать". [28]

Поэтизация мученичества за правду не только спасала революционера от одиночества и отчаяния, но и являла перед изумленной Россией образец нравственной стойкости. Народники считали, что их подвижническое поведение под следствием и на суде разбудит в обществе дремлющую совесть, а в народе сочувствие к страдальцам за его интересы. Говоря о том, что не кресты и награды побуждают революционера на подвиг, Герман Лопатин писал: "Им полагается другой крест - Христов. И они несут его усердно и честно, ибо знают, что этот крест был одним из могущественнейших орудий завоевания Христом половины мира". [29]

В трудные годы тюрем, ссылок и полицейских преследований неизмеримо возросла в отношениях между революционерами духовная ценность дружеских и любовных чувств. Это была святая дружба и святая любовь братьев и сестер по идее, по миросозерцанию, совершенно свободная от эгоизма, мелочного самолюбия, повседневной житейской прозы. "Мы чувствовали себя, - вспоминал М. Новорусский, - прочной, единой, неразрывной семьей, узы которой, казалось, становились еще теснее от общей тягости тюремных уз. И в сознании этой солидарности мы почерпали громадные силы для перенесения наших невзгод, которые каждый нес и чувствовал не только за себя, но и за других...". [30]

В стихотворении "Друльям" (1875) Морозов писал:

Часто сквозь сумрак темницы,

В душной каморке моей,

Вижу я смелые лица

Верных свободе людей.

..............................

Все здесь они оживляют,

Все согревают они,

Быстро в душе пробуждают

Веру в грядущие дни...

(187)

Обращение к соседу по камере ("Н. А. Чарушину" Волховского, 1877), ко всем революционерам, находящимся на свободе ("Завещание" Синегуба, 1877), воспоминания о совместной деятельности в народе ("Памяти 1873-75 гг." Морозова), - таков устойчивый круг тем и мотивов в народнической лирике 1875- 1879 гг.

Революционному движению семидесятников придавало особый национальный колорит широкое участие в нем русских женщин. Поэтический образ девушки-революционерки был подготовлен русской поэзией и прозой 60-х гг., в частности творчеством Тургенева и Некрасова. Народники и здесь слово превращали в дело. Их интимная лирика изображает любовные отношения, поражающие своим целомудрием; женщина поэтизируется как друг, любящий, преданный лучшим помыслам и идеалам мужчины, очень ревностно относящийся к чистоте этих помыслов и этих идеалов. Суровые обстоятельства жизни русского революционного подполья с их постоянной угрозой разлуки и смерти освобождали чувство любви от разрушительного воздействия повседневности, придавая ему особую красоту и романтическую окрылеяность. Классическим образцом любовной лирики поэтов-народников является "Песня гражданки" (1880) Волховского:

Если б мой дорогой, что по злобе людской

Угасает в мертвящей неволе,

Мне сказал: "Поскорей приходи и своей

Обменяйся со мной вольной долей",

Я сказал б ему: "Я пойду и в тюрьму,

И в огонь, если хочешь, и в воду!..

Бесконечно любя, хоть сейчас за тебя

Я отдам, не колеблясь, свободу".

..........................................

Но скажи он: "Иди, пред тираном пади

Со слезами, с мольбой, в унижаньи

О пощаде моли и отрадой земли