Синьковский наклонился над Паниным. Запахло потом и папиросами.

– Тяжеленько мне будет с тобой... Эх, черт, и как же это все-таки тебя?

Потом он сидел, беспомощно опустив руки.

– Ничего я не сделаю с тобой, Серега, ничегошеньки. Ей-богу, ничего...

Судорожно сжималась рука Сергея, словно он пытался схватить неведомую опору и встать. Синьковский закурил. Лениво растекался дым.

Синьковский тупо смотрел на Панина, на его тянущуюся куда-то руку и слабо соображал, что теперь ему делать.

– Умирать, что ли, собрался, - глупо выговорил он вслух свои мысли.

Измученное лицо Панина болезненно передернулось, рука перестала сжиматься, замерла.

– Не надо бы мне... умирать. Там наверху, у трех елей, расчеты. Прибор будет работать. С радости свалился сюда...

Стояла тишина, было слышно, как хрипит что-то в груди, как трудно Панину говорить. Синьковский присел на корточки, обхватив руками голову.

– Бредишь, старик...

– Ты скажи там Нестору, Кире... Если снегом не заметет, все поймете...

Синьковский поднялся на ноги и опять закурил. "Расчеты на снегу... У трех елей..." Волнуясь, он походил по расщелине, проваливаясь глубоко в снег, как в пух. Его зазнобило. Он полез было наверх, но внезапная тишина позади остановила его. Еще не веря этой тишине, он вернулся к Панину. Сергей лежал с застывшим лицом, вытянутая рука была неподвижна...

При встрече с друзьями после долгих поисков и расспросов Синьковский устало прикрыл глаза и дрогнувшим голосом проговорил:

– Он там. Умер при мне...

Кира замахала руками и закусила губу, открыв глаза широко и недоверчиво. У Нестора задергалась левая щека.

– Ничего не изменишь, умер... Мы должны примириться с этим... фальшивым фальцетом произнес Синьковский.

Кира смотрела на него с неприязнью.

– Я ведь хотела сама... Почему вы мне не дали пройти туда...

Синьковский нервно чиркнул спичкой о коробок.

– Ему уже никто не поможет. Ни ты, ни я, ни Нестор, ни все вместе.

Лицо Киры исказила боль. "Какая она сейчас некрасивая", - подумал Синьковский.

– Ты словно отполированный!
– закричала ему Кира.

Она побежала вдоль расщелины, без лыж, разгребая снег, как воду. Нестор пошел за ней.

"Если с расчетами все так, как сказал Панин, то она будет у его ног", подумал Синьковский. О! О нем заговорят теперь, заговорят, как о таланте. Синьковский - талант! Как говорили: "Панин - талант"! Это будет его прибор, прибор - Синьковского, он так его и назовет... Никто не считал его бездарным, случайным человеком в институте - всегда корректного, готового прийти всем на помощь. Даже сейчас в расщелину спустился не Нестор, заведующий лабораторией, а он - рядовой конструктор, близкий товарищ погибшего.

Нестор возвращался с Кирой. Он шел тихо, придерживая ее за плечи, наклоняясь к ней, что-то говорил.

"Кира, конечно, заурядный инженер, но красота - тот же талант, с такой женой не пропадешь... Как это только не понимал Панин?" - подумал Синьковский.

Он не мог попасть спичкой в коробок. Коробок упал к ногам, он раздавил его.

– Слушай!
– сказал он Нестору, держа в зубах незажженную сигарету и подавляя внутреннюю дрожь.
– Вам надо спуститься вниз, там на базе объяснить все. Я останусь здесь, буду ждать...

– Никуда я не уйду отсюда!
– закричала Кира.

Синьковский почувствовал, что он бессилен воздействовать на нее и умоляюще посмотрел на Нестора.

– Кира, надо идти, - сказал Нестор мягко и успокаивающе.

Синьковский, наконец, справился с этой унижающей его дрожью и снова чувствовал себя способным на что-то смелое, как тогда перед спуском в расщелину. "Может быть, они доберутся сюда только ночью. Я разожгу костер", - подумал он и сам удивился благородству своих мыслей.

Когда Кира и Нестор скрылись за увалом, он быстро затянул ремни у лыж. Подъем к трем елям занял не больше пяти минут. Все было так, как сказал Панин. Он вынул записную книжку и старательно переписал все с ровной снежной площадки.

Потом долго-долго топтался на месте, пока снег совсем не осел: видимо, о чем-то думал. Но записи не тронул.

* * *

Это было совсем неинтересное дело в практике Жениса Касымова.

Когда он узнал о несчастном случае в горах, о первых подробностях, когда выслушал какой-то сбивчивый, как ему показалось, рассказ Синьковского почти у места происшествия, настроение у него упало. Он не привык еще к таким досадным несчастным случаям, воспринимал их болезненно, как нелепость и дикую несуразность.