– К чему столь пафосно, Квирл? – раздражался Эйгон. Попытался выдернуть руку из тисков Раверинуса, но неудачно. – Я прекрасно знаю, что подразумевается под фразой «лишить кого-либо магии».

Верховный маг развернулся к Тайернаку и обдал того таким взглядом, что кровь внутри закипела, и охладить её сил совсем не было. Всё тело ныло, невыносимо жгло, а сердце готово было разорваться на мелкие кусочки.

– По уставу я обязан зачитать тебе весь приговор, – ответил Раверинус. – Я привык правила чтить. 

Сотни острых игл впились в руку и жалили так, словно высасывали жизненный сок и никак не могли напиться. Втягивали в себя каждую каплю и требовали ещё, слепо тыкаясь в разные уголки бледнеющей кожи. 

– Твой брак я расторгаю. – Квирл тем временем целился в самое сердце. – Девчонку вернёшь, откуда взял, хоть уже и порченную. Сами решат, что с ней делать дальше. Извинишься и больше не сунешь и носа в Озёрный край. 

– Нет. – Лоб покрылся испариной, а голос перешёл на безжизненный хрип. – Этой клятве я буду верен до конца. Спросите хранителя Киарана. В его присутствии я поклялся быть с Арлиной де Врисс до тех пор, пока смерть не разлучит нас. 

– И что мне теперь убить тебя, что ли? 

Квирл отдёрнул руку, и боль тут же отступила под натиском льда, спешившего потушить пламя. 

– Девчонку вернёшь. Киарану будет приказано уничтожить запись о вашем браке. Чего не должно было быть, того не должно быть. И точка. Свободен. 

Эйгон потёр ладонь, которую недавно разрывало на части: рука как рука, ни горячая, ни холодная, обычного цвета, ни ожога тебе, ни царапины. Будто и не было ничего. Прищурившись, Эйгон повёл пальцами – алмаз на элегантной белой трости вспыхнул белым светом, сама трость поднялась в воздух и легла в руку Тайернака. 

– Я не лишён магии? – Брови насмешливо изогнулись. – А так красиво обещали... 

– Всему своё время, – оскалился Квирл. – Ты почувствуешь, когда этот момент наступит. Галвин, – Раверинус поманил к себе лакея, – проводи нашего гостя к выходу. Его служение высшим силам завершено. 

Высокая дверь отворилась, пропуская Эйгона в длинный, пустой и холодный холл. Тайернак крепко сжал трость, которая ещё хранила силу, и широким шагом направился к выходу, предварительно поклонившись всем остававшимся в малахитовой зале магам. Ответный кивок он получил только от Чарсвина – даже в такую минуту седовласый старичок оставался приветливым и добродушным. 

Стук каблуков отдавался эхом среди холодного мрамора и вторил стуку сердца. Да. Последнее тоже не спешило, не волновалось, и это было странно. К креслу в этом совете Эйгон стремился всю жизнь: не спал ночами и заучивал заклинания; тренировался каждую свободную минуту; внимал каждому слову отца и жадно ловил наставления именитых магистров, прибывавших в Штормовой замок на чашечку чая и бокал вина. Одним бокалом обходилось редко, и посиделки обычно растягивались на пару ночей, и юноша успевал довести опытных гостей до мозгового истощения – так, что больше те в Смоляные горы с визитом не торопились. И получилось то, что получилось: Эйгон по уровню знаний обогнал всех своих ровесников и пошёл дальше. Стиснул зубы и упорно карабкался к самой вершине – креслу верховного мага. Правда, для последнего нужно было ещё сместить Квирла. А теперь лестницу перевернули, и верхние ступеньки оказались снизу, и Тайернак вместе с ними. Но почему же сердце восприняло произошедшее столько равнодушно? Это была загадка. 

– Эйгон! 

Лачтна выбежала из малахитовой залы и сейчас стояла в паре шагов от дверей. За ней следом рванул Галвин, но, увидев, что девушка далеко не ушла, прикрыл за собой двери и замер на месте, будучи готовым распахнуть их, как только дочь Раверинуса Квирла соизволит вернуться к совету. 

Тайернак остановился, развернулся и вопросительно посмотрел на Лачтну, не делая ни шага в её сторону. С мгновенье поколебавшись, та кинулась к бывшему мужу и застыла перед ним на расстоянии вытянутой руки, не решаясь ступить ближе. Стоявший в дверях Галвин напрягся, но не двинулся с места. Лишь перевёл взгляд на пустую мраморную стену, сделав вид, что разговор двух бывших влюблённых его ни капельки не интересует; сам же ловил каждое слово и каждый шорох, и в этот раз вороне было не улететь.

– Зачем ты это сделала? – голос Эйгона был ледяным. 

– Я не могла поступить иначе. 

– Квирл заставил?

Лачтна мотнула головой – с яркого цветка, вколотого в волосы, на пол опал лепесток. Раньше Эйгон поднял бы, покрутил в пальцах и взмахом руки украсил чёрные локоны другой лилией – свежей, нежной, девственно белой. Сейчас же только отодвинул ногу подальше, чтобы ненароком не задеть увядающий лепесток носком сапога и окончательно не растоптать. 

– Отец тут не причём. Я не позволю тебе быть ни с кем, кроме меня. И... я говорила с ней.

– Что? – Эйгон напрягся. 

– Я была ночью у тебя в замке и видела её, – выдохнула Лачтна.

– Что ты ей сказала? 

Эйгон схватил девушку за плечи, словно намеревался тряхнуть её, как пустой холщовый мешок. 

– Правду, – та коварно улыбнулась. 

– Какую, ко всем болотным мухам, правду? 

– Что судьбой ты предназначен только мне. Все остальные женщины – просто временное увлечение. И, знаешь, она со мной согласилась. Боюсь, что вернёшься ты в холодный и пустой дом, а когда одумаешься, то приползёшь обратно ко мне. Обязательно приползёшь, ведь будущее предопределено, и, как бы мы ни старались, мы не в силах изменить то, что уготовлено судьбой.