– Брось, - угрюмо повторил Кочеров, дрожащий от волнения рукой наливая себе стакан коньяка.
– Если нам здесь не рады, так в другое место пойдем. Авось город не клином сошелся.

В душе у него закипело чувство острой обиды от такого явного предпочтения, оказанного Катей другому; вместе с тем Иван Семенович не мог не сознаться, что грубой силой здесь взять ничего нельзя. Приходилось подчиняться обстоятельствам.

Видя, что конфликт разрешился мирным путем, в зале появились Бронися и Соня.

– Плюньте на это дело!
– весело махнула рукой Соня, подсаживаясь к Полубаринову.
– Угощайте лучше нас и сами кушайте! Что вижу зря стоять.

– Это Катерина, такая есть, горда!
– шепотом заметила Бронися, косясь на дверь, за которой скрылась Катя, сопровождаемая Пройди-светом.

– Што он за человек такой - из каких, - поинтересовался Полубаринов, тоже успокоившийся и опять усевшийся за стол.

Девицы переглянулись: говорить про Александра правду они побоялись, и поэтому Соня деланно пренебрежительным тоном заметила:

– А шут его знает! Катькин любовник! Из приказчиков, кажется...

– А силенку парень действительно имеет, - покачал головой

Полубаринов, припоминая сжатый двугривенный.

– Хотя, конечно, мы бы его в три момента выставили и пикнуть бы не дали!
– хлопнул Полубаринов тяжелой пятерней Соню. Та сжалась и заойкала.

– Ну и ладошка у вас! Нечего сказать, мяконькая. Точно пудовой гирей отвесил; даже плечо занемело... у, противный...
– и Соня кокетливо погрозила пальчиком.

– Яд, девка!
– подмигнул ей Полубаринов, берясь за бутылку.

– Пей, братья, пей в мою голову!
– вдруг вырвалось у Кочерова внезапным окриком.

Он поднялся на ноги и обвел мутным воспаленным взглядом сидящих за столом. Его лицо было пасмурно и грустно. Мокрые пряди волос бессильно прилипали к побледневшему лбу.

– Пей, пока пьется, все позабудь!
– подхватила Соня, наполняя рюмку.

– Будем теперь пить три дня и три ночи!
– решительно заявил Кочеров, покачиваясь всем корпусом и балансируя рукой.

– Потому - тоска... эх! Пить будем - гулять будем!
– запел Полубаринов, вставая с места и выделывая ногами замысловатые кренделя.

– Пейте, все пейте! Тихон, душа ты моя, Тихон, пей! Эх... чтобы было вам чем добром помянуть Ваньку Кочерова!

– За угощенье много довольны!
– пробурчал Тишка, добросовестно опоражнивая свой стакан.

– Миленький, Тиша! Возьми еще парочку рябиновой, - тянулась к Полубаринову раскрасневшаяся и несколько растрепанная Соня.

– Действуй! Выставляй! Ванька, затягивай хоровую. Ну - "во лузях"!

Кутеж принимал размеры серьезные. В душной атмосфере зала еле мигала догоревшая лампа, а в окнах уже начинал белеть слабый рассвет... Ночь была на исходе. Федя давно уже прикорнул на диване и спал требовательным сном подростка, одурманенного алкоголем.

В спальне Кати стоял приятный розовый полусвет от поднятого фонарика.

Александр сидел в кресле и тянул коньяк с сельтерской. Катя в одной ночной сорочке, с распущенными золотистыми прядями волос, приютилась рядом с ним на ручке кресла и медленно, любовно гладила своей выхоленной рукой упругие твердые плечи любовника.

– Какой ты у меня сильный, Саша!
– восхищенно шептала она, любуясь мускулами парня.
– Сильный и храбрый, за что я и люблю тебя!

Пройди-свет снисходительно улыбнулся и отпил глоток из стакана.

Хвали, хвали, девка...

– Не ты первая, не ты последняя меня хвалишь!

– Знаешь что, Саша, - ласково обвила его шею девушка, - есть у тебя в глазах что-то особенное: страшное и заманчивое. Когда смотришь ты на меня и улыбаешься, вся душа навстречу тебе рвется, а если задумаешься или рассердишься как сейчас в зале, нехорошими у тебя глаза делаются... Точно ты смотришь на человека и не видишь его перед собой и не сущест-вует для тебя человека совсем... Так, вероятно смотрят закоренелые убийцы на своих жертв...

– Замолола, сорока!
– грубо оборвал ее Сашка, поднимаясь с кресла.

Пусти. Домой я пойду. Здесь спать не буду!

– Саша!
– умоляюще взглянула на него девушка.
– Что ты рассердился?

– Ну оставь, что ты меня не знаешь, что ли!
– досадно поморщился Александр, выходя из комнаты.
– На вот отдашь за коньяк, - бросил он Кате смятую ассигнацию.

Проходя через опустевшую теперь залу, Александр на миг остановился перед столиком, за которым сидя, спал Кочеров.