Я начал идти обратно к дому, затем вспомнил, что хотел ему сказать, так что остановился и развернулся.

— Джулиан, ты специализировался на музыке?

Он поднял голову так, будто она весила тонну.

— И на рисовании. А что?

— Это очевидно. Ты сегодня был великолепен.

— Оу. Спасибо, — он снова опустил взгляд. — Я не был уверен, что следует это делать. Папа был не в восторге, что я выбрал не одно, а два направления, с которыми непросто найти работу.

Мои губы приподнялись, даже если совсем немного. Определённо звучало так, как сказал бы Джеймс.

— Так поступают родители. Думаешь, мои предки были в восторге, когда я сказал, что хочу изучать фильмы? — но как и мои, мама и папа Джулиана были... раньше были... хорошими людьми. — Но знаешь, что сделал мой папа, когда я получил свой первый большой проект? Он отвёл меня в бар выпить пива и был счастлив признать, что ошибался. Джеймс сделал бы то же самое.

Он медленно кивнул.

— Хорошо.

Я наблюдал за ним, думая, есть ли какой-то протокол, о котором я не знал. Я должен был надавить? Что я вообще скажу в таком случае? Я был потерян и подумал, что, наверное, лучше дать ему пространство. Любо он мне поверил, либо нет. Или ему нужно было усвоить информацию, чёрт его разберёт.

У него был мой номер, мой адрес и мой и-мейл. Если он захочет помощи или чего-то ещё, он мог связаться со мной в любое время.

С этой мыслью я направился обратно в дом, чтобы заставить себя что-нибудь съесть. Я бы перешёл сразу к выпивке, но это могло подождать до тех пор, пока я не останусь один.

На следующий день Теннисон и Софи полетели обратно в ЛА, а вслед за ними пришла очередь Дэниела и Зейна. Они полетели домой в Нью-Йорк, но не раньше, чем Дэнни настоял, что мне нужен личный помощник. Мне он определённо был не нужен, но я полагал, что не помешает иметь кого-то, кто будет приносить еду не из ресторанов быстрого питания.

На утро после этого пришла моя очередь покидать Питтсбург.

Полностью опустошённый и встревоженный, я сел на рейс и проверил свою почту, пока самолёт заполнялся. Я подтвердил платежи садовнику и горничной, которых нанял для дома родителей, проверил родителей Джеймса и кинул быстрое сообщение Софи, чтобы сказать, когда приземлюсь.

У меня было несколько лишних минут, так что я написал сообщение и Джулиану. Я не слышал ничего от него с того вечера службы, и что-то говорило мне уделить ему внимание.

«Улетаю в ЛА. Береги себя, малой. Не стесняйся звонить, если что-нибудь понадобится. Ноа»

Остальное в моей разрывающейся от сообщений почте могло подождать. Я давал себе месяц, чтобы побыть эгоистичным придурком и утопить свои печали в алкоголе. После этого, может быть, я вернусь к жизни. Возможно.

Я посмотрел в окно, когда самолёт поехал по взлётной полосе, и появилась дрожь тревоги и иррациональный страх. Но, возможно, я путешествовал слишком много, чтобы со мной случилась авария. Статистика успокаивала, и от этого полёт оставался... слегка утомительным и совершенно скучным.

В ЛА крушение самолёта было старой новостью, и я вернулся к своей малой популярности. В киноиндустрии люди знали меня хорошо, но в остальном я был интересен папарацци, только когда гулял с Софи или приходил на премьеры.

Я взял такси из аэропорта и по дороге включил телефон. Компания перевозок прислала новости насчёт двух коробок фотоальбомов, которые я пересылал из Питтсбурга, и ещё пришло сообщение от Софи.

«Единственная плохая вещь в нашем доме это отсутствие швейцара. Кто-то впустил Эмму, и она не уходит. Дай мне знать, если хочешь, чтобы я с ней разобралась».

Я тихо простонал и ущипнул себя за переносицу. Она была права. Наличие швейцара не помешало бы. Очень жаль, что я никогда не был человеком, который хочет особняк. Я любил свой лофт, ощущение Нью-Йорка, высокие потолки и открытое пространство. Что я не любил, так это то, что моя бывшая разбила лагерь у моей двери.

С тем же успехом можно было всё забыть. Наш эффектный разрыв резко закончился, и я знал, что увижу её снова. Несмотря на то, что она годами не была в лофте, там был её хлам.

Примерно через год после того, как мы сошлись, мои соседи по квартире разъехались по своим квартирам, так что с их отъездом и теперь, когда Эмма забирала свои вещи, я подумал, что у меня мало что останется.

Ну и к чёрту.

Когда мы, наконец, добрались до моей улицы, я испытал одновременно облегчение и тревогу. Как только разберусь с Эммой, я останусь один. Наконец-то, чёрт возьми. Я не мог дождаться, когда отключусь от всех и буду страдать. Но в то же время я боялся этого, потому что знал, что всё станет худо. Как бы сложно ни было держать себя в руках — каким-то образом — ради других, это так же не давало мне осознавать, как глубоко я упаду, как только всё отпущу.