Антракс вздохнул, молча встал с кровати и открыл потайную дверь.

– Пошли, покажу вторую, - только и сказал он, выходя в сад.

Лилайна выбежала за ним. Рубашка доходила ей почти до середины бедра и это сильно ее смущало. Она пыталась натянуть ее еще ниже, следуя за ним, а он, невольно прихрамывая, ступая босиком по каменному полу, даже не смотрел на нее. Только у стены внезапно приобнял, взял ее руку и провел ее пальцами по стене, заставил скользнуть в борозде меж каменных плит, а потом нажал ее ладонью на край камня.

Дверца открылась и он тут же отпустил ее руку.

Лилайна обернулась, робко улыбнувшись.

– Ты ведь придешь потом?

Он коротко кивнул, странно глядя сквозь нее.

– Тогда я буду ждать.

Антракс еще раз кивнул и молча пошел обратно. Он чувствовал себя не просто уставшим, а окончательно выжатым.

Проснулся Антракс с дикой головной болью, чувствуя привычное прикосновение к плечу.

– Время, - сказал мальчишка, и принц мгновенно открыл глаза.

Это было сродни инстинкту. Повинуясь доведенной до автоматизма привычке, он сел на кровати и описал левой кистью дугу, прося тем самым мальчишку продолжать.

– Мой отец уже в городе, но он хочет посмотреть все без вас до вашей встречи, потому просил не тревожить вас раньше времени.

Антракс кивнул, закрывая глаза.

– Больше новостей нет.

– Хорошо, тогда возвращайся к занятиям, только позови Софи, - сказал принц, вставая на ноги. – Пусть зайдет ко мне в ванну через коридор.

Потирая правый висок, он вышел через дверь в сад, а оттуда в большую светлую комнату, отделенную от сада всего лишь плотной белой шторой, сливающейся со стенами. Теперь она была отдернута, видимо, Лилайна не стала ее поправлять, выйдя отсюда ночью. Осознание этого заставило принца замереть на мгновение. Невольно улыбнувшись, Антракс развязал ленту, удерживающую штору, и та беспомощно повисла на небольшом колечке, встроенном в стену. Все эти мелочи были наследием его матери. Разумеется, лента была уже другая, и штор за двадцать лет сменилось немало, но Антраксу отчаянно хотелось, чтобы все оставалось по-прежнему, чтобы он мог вспоминать ее. Сегодня же почему-то он вспомнил не ее, а себя в то время, когда она была еще жива.

Он не любил вспоминать детство хотя бы потому, что это неизбежно заставляло думать о том, кем бы он был сегодня, не случись той беды. Его внезапно начинали волновать глупые мелочи. Он начинал сравнивать себя с братом. Был бы он выше Мэдина или по-прежнему отставал от него на пару дюймов? Был бы он так же худощав? Что бы он делал прямо сейчас?

Эти мысли всегда его раздражали, но сегодня вместо них пришли другие. Он вдруг вспомнил не свою силу, не выносливость, которой можно было гордиться, а хладнокровие. Многие считали, что Антракс стал безжалостным после трагедии, что та изменила его. В действительности он был безжалостным всю свою жизнь. Говоря Лилайне об убитых птицах, он не шутил. Птицы были лучшими из возможных мишеней, а их жизнь ничего не значила. Он впервые ударил слугу кнутом в шесть лет. Он был уверен, что убьет родного брата. Он смотрел на чужаков как на вещи, а на Эшхарат, как на свою собственность. И никто не мог упрекнуть его в этом. Он не был жесток ради жестокости, ведь даже птицы были тренировкой, а не игрой. Он безупречно выполнял все распоряжения отца, слушал своих наставников и крайне редко делал глупости. За все то время отец поднял на него руку всего дважды. Впервые, когда Антракс начал задавать вопросы при посторонних, за что получил по губам. Это он хорошо запомнил, только потому что все дело было в присутствии человека из клана Шад. Второй раз был туманным. Кажется, Эеншард ударил его по рукам, когда он намеревался что-то натворить. Это очень мало для мальчишки. Мэдину же доставалось постоянно, и списать это на неравное отношение было невозможно. Бесконечные шалости брата буквально вынуждали Эеншарда напоминать ребенку о манерах то подзатыльником, то звучной пощечиной, то ударом по рукам. Но Антракс знал, что каждый из этих шлепков просто символическое напоминание о тех или иных правилах. С Антраксом же было иначе. После отцовских уроков он ходил с синими губами и опухшими пальцами. Даже отчитывали его другим тоном. Все было честно, за одно и тоже, отец наказывал их одинаково, веля каким-то делом исправлять свои проступки. Только Антракс чувствовал разницу в голосе и гордился этой разницей, понимая, что отец воспринимает его всерьез.

Он любил отца, но сейчас внезапно осознал, что в нем с раннего детства жило настоящее чудовище. Не был он ребенком благословленным Богом Войны, а просто ребенком проклятым севером, с совершенно замороженным сердцем.

Ему вдруг стало смешно от понимания что тот далекий пожар и та проклятая масляная лампа спасли в нем человека, заставляя на все взглянуть иначе. Мог бы он тогда посмотреть без презрения на больного человека? Смог бы он подать руку нищему? Рискнул бы всем ради любимой женщины? Нет! Он точно знал, что прежний он, став взрослым, плюнул бы в лицо больному, посмеялся бы над нищим и забрал бы женщину как вещь. Наверно Эштар хотел бы себе такого короля, но понимание того, что этим королем мог бы быть он сам, вызывало противную тошноту.

Он нервно отбросил от лица черные волосы, отмечая, что они слишком сильно отросли, и, наконец, шагнул по каменному полу. Перед ним был неглубокий бассейн в виде квадрата с гранью чуть больше пяти метров. Привычка называть его ванной была его маленькой блажью, впрочем, использовал он его именно как ванну.

Подойдя к краю, он неспешно коснулся воды пальцами левой ноги. Та была прохладной. Слуги сделали все, как он велел, даже без смотрителя. Вода была здесь с утра, но солнце не попадало в круглое окно этой комнаты, а значит, не могло нагреть набранную заранее воду, всегда нагревающуюся под палящим солнцем и попадая в систему труб уже горячей.

Ему же всегда была нужна действительно ледяная вода.

Сняв штаны, а больше на нем ничего и не было, он шагнул в воду. Она доставала ему до середины бедра, сразу окатывая его тело волной холода. Разгоряченное вечной жарой тело сразу напряглось, заставляя его улыбаться. Он любил это чувство сопротивления и чтобы насладиться им целиком, сел в холодную воду, машинально запрокидывая голову.

Это было почти больно, но понимая, что тело быстро приспосабливается, а головная боль уходит, он быстро расслабился, чувствуя, что сейчас самое время обдумать план. Нужно было убедиться, что он ничего не упустил и ничего, кроме появления бастарда уже не случится. Одного этого хватило, чтобы спутать ему все расчеты и увеличить риски. Больше неожиданностей быть не должно. Слишком много он поставил на карту. Впрочем, он ставил на кон все. Это нужно было признать.