— Может, капельку мы и попробуем. Как птицы. Не зря у графов Рилоса на гербе есть белый голубь.

— Ты один тут возишься?

— Уже нет. Нисмасс послал мне помощника.

Верф внимательно осмотрелся. В помещении по-прежнему оставался десяток объемных бочонков. Уотт ловко переворачивал их и выкатывал в коридор, а затем размещал в соседних камерах. Рядом на пороге лежала изъезженная доска, по которой круглолицый парень поднимал ценные баррели вина.

Будучи сыном Мейнарда, известного на весь остров торговца, снабжавшего город кирпичом, и племянником одного из нисмантов, имевшего влияние в капитуле, Уотт вел себя чересчур смирно, если не сказать подобострастно, для того, у кого, как говорилось в миру, «все давно было схвачено». Он мог попасть в любую кеновию Магории или поступить в королевскую академию, и все же выбрал любимую с детства обитель. По желанию чада, Мейнард без колебаний передал ризничему рекомендательное письмо и овцу — живую дань, которую при вступлении в орден подносил каждый новиций. С тех пор Уотт провел в кеновии восемь лет и в свои двадцать четыре входил в число самых опытных прислушников, которым братья пророчили мантию практика.

— Где Дольф? — спросил Верф, облокотившись на бочку. — Я думал, вас обоих запихнули сюда.

— Так и было. Потом Торакс послал его в долину на виноградники. Поторопись, брат мой. Если управимся до первого удара колокола, мастер обогатит наш паек парой вафельных трубочек с джемом, — и, заметив безразличие на его лице, добавил: — Мой отец всегда говорит работникам: «Кто таскает кирпичи — получает калачи».

— Мне бы такого хозяина в свое время, — проворчал он, перевернув ближайшую бочку. — У нас на фермах к труду относились пристрастнее. Все благодаря отцу. Старик частенько твердил: «Кто не сеет и не пашет — из того мы сварим кашу».

Вдвоем они стали работать быстрее и камера вскоре опустела. По расчетам Уотта, примерно в это же время должны были ударить в колокол. Ворчащий от голода живот еще ни разу его не обманывал. Перекатывая последний бочонок, Верф наконец позволил себе расслабиться. Мысли унесли его прочь от мрачных стен к самому ценному, что у него было — к друзьям.

Последний раз он видел своих любимых три дня назад, благодаря Уотту. Знакомство с суетливым толстячком приносило большую выгоду. Первое время добросердечный Уотт его побаивался, считая грубым деревенщиной, но потом привык и стал делиться мыслями. Остальные прислушники не горели желанием заводить дружбу с чудаковатым всезнайкой, чьим дядей, ко всему прочему, был известный всем островитянам седовласый исповедник Тамадан. Старый нисмант проводил большую часть времени за пределами обители в своей ротонде, врачуя жителей острова или читая проповеди. Именно Тамадан, по просьбам Уотта, организовывал для Верфа вылазки за стены его священной тюрьмы.

Получая в распоряжение несколько часов, они собирались вместе у алтаря, слушая проповеди старика. Потом все дружно забирались на скалы и устраивали местечковый пир из яств, которые приносила с собой Кассия, и мяса вкусных птиц, которых специально для таких дней бил Гримбальд. Иногда ему даже удавалось напроситься гонцом в город или на виноградники к мастеру Янусу. В таких случаях до темноты в кеновии его могли не ждать. Вечером, правда, приходилось много лгать, но дружба для него была важнее всего, важнее даже милости Нисмасса и воли родителя.

Верф вздрогнул, вспомнив своего отца — сурового фермера Юкара. Старик был крупным городским арендатором, управлявшим сразу двумя хозяйствами на юге острова. Отец хотел, чтобы он выучился на счетовода, и каждый вергин вместе с другими крестьянскими детьми отправлял его в кеновийскую школу, а он — хитрый сынок — в итоге подложил родителю свинью, оставшись там навсегда. В том не было ничего удивительного, ведь обитель славилась не только безопасностью, но и комфортом, коего не доставало большинству людей на Миркхолде. Только здесь выдавали сытные пайки, бесплатно лечили болезни и даже позволяли практиковаться в магии. Какой крестьянин откажется от подобных благ? Он мало учился и много думал о том, как задержаться в обители подольше и в итоге нашел лазейку. Жаль только пришлось заплатить за это высокую цену.

Первую неделю после инициации он провел в тесной келье один на один со своим горем, не решаясь показаться кому-либо на глаза. Нисманты считали это актом истовой веры, а он — плодами глупости, своей и отца, ибо в день посвящения он сам того не подозревая лишился родителей. Вернувшись на ферму, Верф рассказал о своем решении стать нисмантом и о клятве, которую принес в базилике под взором великого демиурга, наивно полагая, что отец и мать его поддержат. Мастера внушили ему, что каждый сам волен выбирать дорогу в жизни, но Юкар назвал его эгоистом, разрушителем надежд и выставил из дома с тюком за спиной. Фригольда поначалу была против, но и она со временем, кажется, охладела к нему. Больше он их не видел. Слышал только, что вскоре после его ухода у них родилась дочь Райми, которую он уже четыре года тщетно мечтал навестить.

Об этом ребенке на южных пастбищах ходило много историй. Отец не прогадал, назвав дочь в честь магорской чудотворницы, отличавшейся неземной красотой и особым цветом глаз. От рождения очи малышки были цвета морской волны, а через два года она вновь удивила всех пепельными локонами, какие когда-то в молодости носила ее святая тёска. Не удивительно, что Райми обитатели южных пастбищ считали воплощением этой целительницы, почившей четыреста лет назад. Верф пытался найти способ быстро попасть на ферму отца и повидаться с сестрой, но так и не смог ничего придумать. Юкар с семьей жил на юге острова высоко в горах, где был практически недосягаем. Даже прямой путь к ним через ущелья и пастбища Рольфа мог занять до двух дней. Ему оставалось только надеяться, что Райми однажды приведут в кеновию на исповедь или на осмотр к аббату, для которого объявление ребенка святым не могло быть пустым звуком.

Так или иначе, лишившись семьи, он исполнил заветную мечту, а друзья в тот год его поддержали. Только с их помощью ему удалось попасть в кеновию. Рекомендательное письмо от отца подделала Кассия, а овцу помогли украсть с фермы Орвальда…

— О-о-овца, — неожиданно для себя протянул Верф, вспомнив пушистый комок шерсти, который пустили под нож на следующий же день после его инициации.

— Что? — переспросил Уотт, толкая перед собой бочку.

Парень вошел следом и подкатил сосуд с нектаром к стене.