Законодатель тут явно ломился в открытую дверь, как то бывает при возникновении опасности. А чего же следовало бояться? Ясно, что самого товара – массовой информации. Точнее – «внутренней» содержательности этого понятия. Смело взятое для манипулирования в законе, оно вскоре вызвало устойчивое недоверие у лоббирующих чиновников. Им никак не могло нравиться то, что массовая информация, «заложенная» в обычный производственный оборот, должна обозначать не осязаемую и наглядную вещь, а совсем другое – бестелесное и невидимое. Выражаемое как информативность, как «чистая» информация. Которая в медиа-индустрии хотя и должна существовать в определённой «упаковке» или форме (в виде текста, изображения, звука, издания, кассеты, тиража наконец), но как понятие содержательности, «овеществления» мыслимого существует ещё и как таковая, никуда не удаляясь от общества.

Нельзя сказать, что её «как таковую» закон полностью мог обойти. Не что иное как информативность выпадает в «осадок» от хорошо всем знакомого термина «вещание». Только вся беда здесь в том, что ему предваряется тираж без тиража в начале и невнятный неограниченный круг в качестве адресовки. По которой нет потребления.

Поскольку в других случаях об информативном «наполнении» товара можно было попросту «забыть», то именно так и сделали. Но при этом окончательно запутались. Вследствие чего многое оказалось вообще выброшенным из логики. – Тот же термин «вещание» – это ведь, согласно закону, не более как «распространение продукции средства массовой информации», в то время как для периодических печатных изданий, аудио– и видеозаписей программ словом «распространение» обозначена продажа. Получается, что в первом случае продукция предоставляется бесплатно, хотя на самом деле, как уже отмечалось, оплата предусмотрена опосредованная. – Изъян обнаруживается и в термине «продажа» – в том смысле, что она уравнена с «подпиской». Ведь через «продажу» потребитель может взять или получить товар сразу, а по закону о СМИ распространяется, то есть продаётся только готовая продукция (тираж). Подписка же проводится раньше – задолго до изготовления продукции; это всего лишь договор с условием предварительной оплаты.

Дальше – ещё больше. Целый пласт материалов и сообщений, названных в законе «иными», не учитывается на тиражи, то есть – как продукция СМИ и термином «распространение» не охвачен. Из-за чего можно предполагать, что для него, видимо, предусмотрены демонстрация или транслирование (вещание), то есть как раз те направления, по которым устремлённость «чистой» информации к потребителю наиболее «естественно» «зрима» и наиболее понятна. Речь-то идёт о вполне серьёзном и по-настоящему массовом, «размещённом» «по времени вещания» с наибольшим «размахом», – о кино– и телефильмах, спектаклях, спортивных отчётах и репортажах, концертах и проч. Однако на территории закона поступать по «свободному» желанию или предположению – не годится. И значит не нужно вообще ничего предполагать. Но в таком случае «иные» не надо бы называть массовой информацией.

И всё это – из-за отказа признавать СМИ-товаром содержательность массовой информации, информативное как непосредственно сам товар. Скатывание до такой прозаичности нашему законодателю, наверное, даже не казалось достойным внимания. Почему в законе и говорится о свободе массовой информации только в том её наполнении, откуда совсем просто перейти к свободе продукции в виде отдельных средств как носителей массовой информации, иначе говоря – к свободе форм, а не содержания. Эту мистификацию полнейшего успеха по урегулированию «поведения» предмета массовой информации позже из тех же невнятных соображений отразили и в конституции – провозглашением гарантии свободы. И неужто в закрепление успеха полагалось отказываться от столь безусловно возвышенного и уже только тем – приятного «результата»?!

Теперь видно, почему лоббирующим надо было постоянно удерживать себя и не отвечать на этот простой житейский вопрос утвердительно. Стоило это сделать, и совершенно по-другому нужно было бы устанавливать отношения с неограниченным кругом. В пределах которых, кроме функциональных действий, уже применяемых, возможно, было бы выделено место для ещё одного из их ряда – потребления. С которым уже не могла бы не быть прочно увязанной настоящая, юридическая ответственность СМИ перед потребителями. Ответственность – и как гарантия их потребительских прав, и – как гарантия потребительского права в целом.

Надо признать, что подойти к решению задачи в такой плоскости было бы далеко не просто. Нужны глубочайшие научные исследования, смелые выводы и обоснования, принципиально возможные практические решения. Ничего этого пока нет. Разве что для начала «наглядностью» могли бы стать усовершенствования полиграфа («детектора лжи»; – в самое последнее время стало известно, что его «способность к узнаванию» – блеф, долго лелеянный разведслужбами США) или его аналогов.

Но почему надо идти именно этим путём, ещё не обозначенным даже технически? Да потому что как раз на него вопреки всем принятым бюрократическим мерам «предосторожности» прямо указывает положение конституции о гарантировании свободы массовой информации. То, как оно интерпретировано в законе о СМИ (пусть даже и до принятия конституции), есть безусловно уже лишь фикция этого положения; из него изъято самое существенное в предмете – информативность. Гарантия же свободы установлена только по отношению к ней, как товару в высшей степени специфическому, в котором совмещены ещё и признаки субстанциальности. – Иначе бы гарантирование было вряд ли возможно и не носило столь двусмысленного характера.

Как предмет из ряда субстанциального массовая информация оказалась неприложимой для условий функционирования СМИ, предусмотренных не только в законе, но и в обычае делового оборота. Ибо по отношению к потребителям, по факту потребления ими, её нельзя ни привычно измерить73, ни учесть в отчётах, ни распознать в определённом количестве или по качеству.

В таком случае можно только посочувствовать разработчикам закона о СМИ: они обманулись (очень вероятно, что и – по собственному желанию) в исходном предмете, приняв его не за то, что он есть. – Но, с другой стороны, в виду безусловной «недоступности» предмета и невозможности его урегулирования прикладным правом должна возникать проблема и для формулировки из конституции. Как с нею-то быть? Ведь очевидно: ориентиром для прикладного права она не является и, значит, служить ему не может и не должна. И если раньше, до её пристального рассмотрения она хоть и могла казаться лоббистским знаком, безобидным, увлекающим и красивым, но как будто не вызывала сомнений по части быть надёжной главной правовой основой для СМИ, то уместно ли будет такое благодушие в дальнейшем? Ведь не откуда-нибудь, а от гарантии свободы массовой информации – гарантии свободы для информативности как товара – переброшен прямой мостик в закон о СМИ, где информативность находит своё обретение и через освобождённые ото всего изделия медиа-индустрии, в их свободной «упаковке» отправляется к потребителям.

Когда же приходится говорить о таких «тяжёлых» и неприятных вещах как, например, о насилии массовой информацией, то не очевидно ли, что оно спровоцировано в первую очередь той самой гарантией свободы – красивым лоббистским знаком?

Кажется, от такого ошеломляющего вывода уже никуда и не деться. И пока не дошло до его трансформирования в радикальное разрешение, остаётся только одно: удивляться той беспомощности, в виду которой медиа-индустрия прямо-таки не в состоянии отладить сколько-нибудь устойчивые практичные отношения с неограниченным кругом, для которого существует. Удивляться и наблюдать, как она, будучи постоянно опекаема чиновничьей любовью, хоть и охвачена беззаботной спесью, но перед ним постоянно трепещет, боится его…