… – Насчёт опасности вы сильно преувеличили. Мы знали, о чём можно говорить, о чём нет. «Клуб» не был политической или новостной передачей. …Поэтому мы не испытывали давления со стороны органов госбезопасности. …цензуру мы ощущали редко и практически всегда показывали то, что хотели.111

Как видим, испытания реальностями не выдерживали даже самые строгие запрещения. И дело тут вовсе не в каком-то знании «чего нельзя», которое хорошо усвоили подцензурные. В слове «ощущали» путешественником очень точно выражены хилые возможности «укрытого» государства: у него их не набиралось для всеохватного запретительства – как абсурдной политической цели. И никогда бы не набралось. Ибо для этого нужно было ни много ни мало как целиком положиться на тогдашнее очень скверное (по нашим теперь более зрелым представлениям) публичное право. То есть пойти на полную замену им права естественного…

Принципиальная невозможность этого обязывает общество относиться к требованию запрета цензуры в определённой мере снисходительно. Спорить здесь нужно, видимо, лишь из-за того, как бы снисходительное не очень возобладало. Чему сегодня достаточно примеров, кроме уже приведённого выше – с пресс-центрами. Само собой, и обществу, и власти тут не обойтись без повышения грамотности и культуры по части осмысливания существа запретов и запретительства. Пока их просто нет. И порой их, запретов, желают, может быть, больше, чем следует. – Как воспринимать благословения церковных иерархов на издания книг и периодики богословского содержания? на проектирование и закладку храмов? на возведение монастырей, часовен и приютов? Цензура это или что другое? А прикрытие правительством ответственных за чудовищные политические репрессии? Цензурные «установления» и барьеры в своих областях частично вынуждены использовать даже разного рода конкурсные комитеты, жюри. Без них не обойтись при принятии важных для общества административных решений; в обучении и воспитании и т. д. В конце концов ограничения, в совокупности образующие стержень любого закона илиэтической нормы, также есть не что иное как та же цензура… – Элементов запретительства и поводов к нему очень много в самых разных по значению действиях общественных и властных образований, должностных и частных лиц…

Ввиду того, что в большинстве случаев использование запретов нельзя представить лишённым определённого житейского расчёта или «смысла» (на сей раз в обоих этих словах, не смущаясь, можно усматривать целесообразность и принимать её!), а их не скованные законами пресечения постоянно как бы «ускользают» от неких ожидаемых, но вызванных тем же самым расчётом наказаний, надо бы, кажется, полояльнее воспринимать и дискуссионные истолкования в необъятной сфере цензуры. Совершенно, думается, напрасно организаторы диспутов часто предлагают название темы «цензура необходима обществу» непременно с вопросительным знаком. Уклончивостью тут будто бы делается приглашение к спору без каких-то ограничений для участников, – приглашение к «свободе слова»; а на самом деле за нею видится лишь дремучее отсутствие грамотности или точнее: знаний – о существенном в запретах, в запретительстве и в запретах на них. Причём организаторы всякий раз, демонстрируя невежество собственное, добиваются ещё и его прикрытия за счёт диспутантов, – тем предположением, что в невежестве обязательно должна пребывать и публика. – Таково лукавство, исходящее здесь от одного только вопросительного знака.

Закономерно, что при «подготовке» обсуждений в таком блудообразном ключе ни о каком плодотворном их результате не может быть и речи. И спор становится ни для кого не интересным. Поскольку собственно результата он никакого не предполагает. Ради убогих правил тут порой выбрасывается даже то ценное, что наверняка могло бы служить если и не на пользу делу, то хотя бы для украшения «игры». В качестве примера, когда самоцелью было «просто поговорить», сошлёмся на передачу «Культурная революция», проходившую по телеканалу «Культура».112

Хотя в пояснениях ведущего тема обозначалась там не под уклончивым знаком вопроса, общее понимание существа и смысла цензуры осталось для участников шоу «традиционным». У главных оппонентов – театрального режиссёра Волчек и журналиста Минкина – мнения сразу же устремились на взаимное исключение: «против» – «за». Первая сначала выразила к предмету отношение отрицательное в целом («я никогда не скажу, что цензура нужна!»), но при этом уточнила, что имеет его в виду только лишь как явление, которое раньше «толковалось очень расширительно», а также – что необходима самоцензура; второй тоже убеждён в недопустимости цензуры, по его словам, – политической, хотя вместе с тем утверждал, что для общества очень нужна сегодня так называемая моральная цензура, – это когда овладевают умением себя постоянно сдерживать, не выражать словами или внешним поведением ничего «лишнего»; – причём журналист настаивал даже на том, чтобы эта последняя вводилась немедленно. – Как видим, формулировки индивидуальных позиций – не оппонирующие: у обоих «против» и «за», как суждения, одинаковы. – И что же? Разговор, хотя и был жарким, но он не выявил необходимости продолжать его. Другими словами, пришли к тому, от чего шли и что уже давно имеет место в неполноте и в зыбкости положений действующего российского законодательства. Да ещё в несовершенных воззрениях участников спора.

Впрочем, иначе и быть не могло.

Тема звучала бы совершенно иначе, если бы рассуждали о сути. Можно без ошибки сделать вывод: у Волчек точка зрения «выношена» с учётом прошлой «беды», а также с учётом того, что цензура в жандармированной оболочке может исходить исключительно от власти и ниоткуда больше. У Минкина своя оплошность; – из его требования проглядывало отчаяние перед «плодами», которые общество получает как не наученное разумно пользоваться свободой.

Что же касается «необходимого», как бы уже всеми «востребованного» права на самоцензуру и цензуру моральную, то, как нетрудно заметить, они выражают всего лишь ту самую формулу всеобщего умолчания, но только – в оттенке силовой навязанности! И – само по себе их введение было бы категорически невозможно, так как нельзя урегулировать публичным правом той огромной массы человеческих и общественных отношений и потребностей, где властвует право естественное. – Безусловно, будь оппоненты знакомы с принципами не традиционных, а более раскованных истолкований запретного и дозволенного, их мнениям не нужно было бы искусственно придавать различительного характера, и сама собой отпала бы даже охота заводить спор перед широкой сопереживающей аудиторией.

Надо ли теперь подчёркивать, как необходимо лояльное отношение к цензуре – «по справедливости»? Так ли она страшна, и надо ли её бояться? Ведь место ей не где-то в зауженном частном обиходе, а повсюду, куда проникает интерес человека. Она – составляющая нас, общества.113

Этого не могут не учитывать и СМИ. Их ориентирование на запрет цензуры, предусмотренный законом, конечно, является обязательным, но при этом следовало бы помнить, что в законе закреплено сдерживание главным образом такого запретительства, где интерес выдвигается по преимуществу в чиновничьем истолковании, вследствие чего ополитизированное в нём почти всегда идёт рядом с корыстным.

Как и свободам, запрещениям никогда не может быть ни определённого числа, ни точной меры. И подобно свободам их «производимость» или – необходимость выражается через их достаточное, чёткое осознание. Осознание не только всегда всецело общественное, но часто и «выделенное» из общественного, «относительное» – корпоративное или даже частное. – Как уже было показано, и СМИ не прочь иногда активно поучаствовать в процессе их неостановимого и нескончаемого массового «производства»…