— Я сделаю так, что тебе будет хотеться вернуться ко мне, — говорю шепотом, севшим от волнения голосом.

Непросто сказать мужчине все, что я бы хотела с ним сделать, и все, что бы хотела взамен получить от него. Непросто подобрать для этого слова, потому что некоторые вещи нужно говорить прямо, даже если это будет грубо и пошло. Но я хочу, чтобы он вышел в эту дверь, уже скучая и желая меня до одури.

— Скажи мне, выдумщица, как ты это сделаешь, — подыгрывает он. — И без ванили, маленькая. Я не хочу в своей постели стесняшку, а ты может быть плохой — я видел. — Он проводит костяшками пальцев по моей щеке и вдруг резко заводит ладонь мне на затылок, сжимает волосы в кулаке, чуть оттягивая назад, заставляя послушно смотреть ему в глаза. — Я весь внимание, Йори.

Наверное, если бы для занятий сексом одними словами и прикосновениями существовало определение, оно бы точно описало то, что происходит в эту секунду. Мы полностью одеты, даже в обуви, но я чувствую себя голой и плотно перемотанной кислотной предупреждающей лентой, на которой большими буквами написано: «Я тебя хочу!»

— Снова стесняешься? — Он разглядывает вену у меня на шее, немного щурится и прижимается к ней широко распахнутым ртом. Осторожно прикусывает, чтобы не осталось следа. — Я до сих пор помню твой язык в моей сперме, маленькая. Не говори мне, что ты не хочешь… повторить.

— Хочу, очень хочу…

— Как же ты будешь меня ждать, чтобы мне хотелось вернуться?

— Абсолютно… мокрая. — Это самое «ванильное» на что способен мой мозг.

— Так трудно сказать, что хочешь трахаться, как ненормальная, да? — Снова глаза в глаза, и хватка в волосах становится сильнее, пока в голове хриплый голос поет: «Ведь я любимец твоих дьяволов…» — Сказать, что хочешь меня глубоко в свой рот? Хочешь быть послушной и жадной до всего, что я тебе дам?

— Дааа… — выстанываю я, чуть не падая на слабых ногах.

— Будешь думать о моем члене, лежа в моей постели, да, маленькая? — Андрей прижимается сильнее, давая почувствовать, что не одна я завелась с пол оборота. — Будешь раздвигать ноги? Будешь трогать себя?

Господи, кто кого здесь соблазняет?!

— Пожалуйста, возвращайся быстрее, — чуть не плачу я, когда Андрей резко отстраняется и как ни в чем ни бывало целомудренно и нарочито громко чмокает меня в щеку. Только что был самим демоном-соблазнителем, а теперь просто славный милый парень, чудесный отец и просто офигенный красавчик. — Мы будем скучать.

Топот маленьких ножек застает нас врасплох, и заспанная Соня притормаживает в шаге от меня. Дуется и пытается сделать вид, что не плачет и не расстроена.

— Принцесса, я должен…

Она не дает закончить: закрывает лицо игрушкой и проходит мимо в кухню, делая вид, что ей все равно. И пока я слежу за ней, Андрей успевает выскользнуть за дверь, оставив после себя только морозный запах кедра и острое, как бритва, одиночество.

Сказать о том, что я присмотрю за чужим ребенком — проще, чем вот так внезапно остаться с ним один на один без поддержки и не имея в запасе ни малейшего представления, чем заняться прямо сейчас. А там, в кухне, сидит маленькая девочка, которая осталась совсем одна.

Сколько себя помню, в самых критических ситуациях у меня частенько срабатывал инстинкт самозащиты: я брала себя в руки, закрывалась от эмоций, которые меня разрушают и не дают сосредоточиться, и просто делала, что нужно. А стресс выходил как-то потом, когда никого не было рядом, и я могла поплакать и даже покричать, чтобы выплеснуть плохие эмоции, страх и боль. И сейчас происходит то же самое. Просто словно внутри срабатывает система безопасности, поднимая вокруг невидимые бетонные стены, превращая испуганную Йори в принцессу в бункере, которую не достать даже ядерным ударом. Потому что сейчас мне нельзя лелеять свой страх и поддаваться панике. Я должна думать о Сове, которой — совершенно точно — намного тяжелее, чем мне.

Смахиваю непрошеные слезы, кривляюсь перед зеркалом в прихожей, чтобы лицо перестало быть похожим на морду унылой глубоководной рыбы, и уверенным шагом захожу в кухню. Сова сидит на диванчике, поджав по себя ноги, и смотрит в одну точку. Не плачет, но мелко дрожит, и мне стоит больших усилий не броситься к ней с теплым пледом. Нам нужно быть сильными ради мужчины, которого мы обе любим одинаково сильно, но каждая по-своему.

— Папа меня бросил, — первой нарушает тишину Соня, потому что я не лезу к ней в душу и просто загружаю посуду в посудомоечную машину, мысленно прикидывая, что приготовить на ужин, чтобы порадовать малышку хоть чем-то. — Бросил с тобой.

— Взрослым иногда приходится принимать непростые решения, — говорю я. Нельзя говорить с ней, как с маленькой. Мы должны быть на равных, если она снова попытается показать мне, что в их с Андреем жизни мне нет места. Какое-то время я точно буду рядом, и чем раньше мы обе это поймем и примем, тем лучше. — У нас есть обязательства перед другими, перед людьми, на которых мы работаем, перед друзьями и родственниками.

— И перед детьми? — тут же находит зацепку Соня, стряхивая на пол диванную подушку. Она протестует, как умеет, и я просто пожимаю плечами. — Я не люблю тебя, ты нам не нужна!