Чёрные, кудрявые волосы. Чёрные, точно уголь глаза, брови. Чернота такая только у Лапиных была. Чернее их и не сыскать на деревне.

А потом взгляд выхватил шрам.

Ещё мальчишкой бровь он рассек. Кровищи было много. После этого бровь его левая на две разделилась. На месте шрама не росли волосы, тонкая дорожка там была.

И сейчас Макар явственно видел её, дорожку эту.

Сомнений и быть не могло.

Перед ним стоял молодой Русай Лапин.

Парень быстро подошёл к лавке. Остановился, наклонился, всматриваясь в девку, точно не узнавал. Глаза его желтеть стали. «Зрение перестраивает»-мелькнула у Макара мысль.

Русай покрывало отдернул. Руку девкину поднял, рассматривать стал. «Странно, ей-богу, как на диковинку любуется»

Макар тоже зрение своё изменил, и после этого и сам от девки глаз оторвать не смог. Про все забыл, про Русая, про туман, про Беловука, оставшегося в избе.

Кожа её была точно серебро. Она блестела, как снег под солнцем, переливалась белыми, синими, голубыми, серебряными бликами. Казалось, что изнутри девушки свет идёт, подсвечивает все это великолепие. Это было безумно красиво. Красиво и жутковато.

Макар, словно заворожённый стоял, словно дышать разучился.

Никогда Макар о таком не слышал. Неужто чудо он настоящее видит. Только откуда чудо в этой избе появиться могло?

У Макара, на секунду сердце кольнуло. Мысли забегали, что-то здесь было не так. «Думай, думай, Макар»- сам себе нашептывал. А потом слова недавнишние вспомнились, те что мама говорила: «Но если почувствуешь, а ты это почувствуешь и увидишь, Макар, что у края человек — отпусти. Облегчи страдания, но отпусти»

Неужто это и есть край, неужто именно так смерть-то и выглядит. Красиво, завораживающе, сверкая.

Пока Макар думы свои думал, Русай девушку накрыл, аккурат до подбородка покрывало натянул.

Присел рядом с лавкой, пальцы в волосы свои смоляные запустил. Долго сидел, как болванчик качаясь.

Потом встал резко, да к окошку кинулся, занавески задернул. На двери крючок опустил и повернулся к лавке. Смотрел сосредоточено, внимательно, точно с собой борясь, а потом, взлохматив себе волосы, к лавке бросился.

Аккуратно ладонь на голову девки положил. Силу выпустил. Видел Макар, как ладонь его думкой окуталась. Медленно по телу ладонь поползла. Понял Макар, что надумал Русай. Не лечить он её будет, у смерти вырвать хочет.

Именно в этот момент Макар понял, всю неправильность поступка этого. Не в праве решать они, кому жить, кому умирать. Права Мама. Но он не осуждал Русая. Всем сердцем знал, что так же поступил бы. Не бросил бы мать умирать и мучиться. Вырвал, выскреб бы у смерти. И будь что будет.

Рука Русая замерла внизу живота.

Он напрягся, даже пот на лбу его выступил. Тяжело ему было со смертью бодаться.

Со стороны будто ничего и не происходило, стоит парень рядом с девушкой, рукой живот ей накрывает. Но стоило изменить зрение, то открывалась совсем другая картина.

Серебро с девки медленно, тонкой струйкой, в ладонь парня сочилась. Перетекала, точно ручеёк блестящий.

Русай бледный был, сосредоточенный. Вторую руку девки на лоб положил и медленно Силу в неё вливать стал.

Казалось, ещё минута и сам Русай рядом с этой девушкой ляжет. Больной и выжатый.

Макар к ним дернулся, помочь хотел, но точно на стену невидимую напоролся.

— Ты там сторонний, чужой. Неужто прошлое изменить захотелось.

Макар даже вздрогнул, совсем забыл, что рядом Баба эта стояла, точно приклеило её к Макару.

— Он спас меня. С того света вытащил. Жизнь мне подарил, а потом эту жизнь забрал.

Девка изменилась, казалось, постарела, осунулась. Глаза не блестели боле, синь их не радовала чужой глаз. Потухли они, точно туманом покрылись, выцвели.

— Через два месяца муж мой утонул. Я радовалась, дура. Дышать стало хорошо, свободно. Думала, вот оно счастье-то. А Русай меня не принял. Не потому что грех на себя взяла великий. Убить ведь чадо в утробе своей, страшнее убийства. Не этого испугался Русай. Он ничего не боялся, кроме одного. Пришёл он ко мне после похорон. Всё рассказал, и про волка своего, и про Силу, и про судьбу его и будущее. Я не струсила. Я поверила. А потом встал он, как вкопанный, глазища свои огромные, чёрные на меня выкатил, слезы даже проступать стали и точно прощается, смотрит так не хорошо. Понял он тогда, Сила показала, что чрево мое пустое. Всегда сухим и калеченым будет. Никогда не понесу, бездетна я теперь. Вот этого Русай и испугался. Любил меня пуще всего на свете, но отказаться смог. Ему дети, внуки, правнуки нужны были. Горяй — сын его, Болеслав- внук и ты, Макар-правнук. К тебе ниточку вёл. Ради тебя, ради продолжения Силы жил он. А у меня, Макар, от Силы той, что Русай в меня влил, дар открылся. Много вижу, много знаю, да и живу уже, ой как долго, всё помереть не могу. Век землю топчу одна одинешенька, как неприкаянная. Как проклятая. Всех схоронила, всех пережила. Любови приходят и уходят, и мужики меняются, а дитё всегда при тебе. Самое главное, это в жизни. Дура была молодая, не ведала, что от такой благодати отказываюсь. Ну, и пусть, что не от любимого, от чёрного и злого. Зато мой! Родненький!