Надо сказать, что не всем участникам раздавали одинаковые брошюры. В некоторых брошюрах утверждалось, что расстройством страдает восемьдесят процентов населения, и, таким образом, сам собой напрашивался вывод, что вероятность попадания в группу риска крайне высока. Таким респондентам информация в брошюре должна была показаться очень важной. Мы попросили их подумать, как они могут помочь себе, если вдруг выяснится, что у них хромосинтозис. В брошюрах другой группы участников эксперимента говорилось, что расстройство выявлено только у десяти процентов населения, и поэтому респонденты могли сделать вывод, что риск заболевания низок. Мы не просили их задуматься о возможном решении проблемы, тем более что у них не было достаточных оснований тратить время на размышления {14} .

Затем мы попросили всех респондентов прослушать две записи разговоров на бытовую тему, продолжительностью шестьдесят секунд каждая, и отметить, сколько раз они услышали букву «а». В итоге, сверившись со своими результатами, все участники заподозрили у себя хромосинтозис. Затем мы провели несколько дополнительных тестов, требовавших определенных навыков, которые, как утверждалось в брошюрах, отсутствовали у больных.

Мы обнаружили, что респонденты, которые знали, что, судя по всему, болезнь им не угрожает, оказались более подвержены «симптомам». Как только они выясняли, что страдают расстройством, то сразу показали плохой результат. С дополнительными тестами они справились в два раза хуже респондентов другой группы, которые уже с самого начала были осведомлены, что наверняка страдают заболеванием, и поэтому у них есть все основания задуматься о негативных последствиях и о том, как их смягчить. Эти результаты подтверждали нашу гипотезу – изначальное восприятие информации (будь то осмысленное или бездумное) определяет дальнейшее отношение к ней. В следующих главах мы рассмотрим эту разновидность незрелой когнитивной ориентации и увидим, как она взаимосвязана со старением и алкоголизмом.

Определенные разновидности неосознанных поступков, например оговорки, причисляют к «бессознательному». Поскольку у вездесущей неосознанности, которая служит предметом нашего разговора, есть другие источники, нам придется сделать краткое отступление и обсудить некоторые различия. Как определил Фрейд (или столетиями ранее Платон [9] и мыслители буддизма и индуизма), бессознательные процессы считаются динамичными и не воспринимаемыми одновременно. Они динамичны в том смысле, что непрерывно воздействуют на нашу сознательную жизнь без особых усилий, как того требует психоанализ или различные духовные практики, но, в свою очередь, мы никак не можем различить это воздействие или повлиять на него.

Хотя нет ничего невозможного в том, чтобы результат неосознанной деятельности вторгся в наше сознание, выполнение этой задачи потребует определенных усилий. Когда мы пытаемся совершить это усилие самостоятельно, то внутри нарастает смутное чувство отвращения, которое необходимо побороть, и, вызывая отвращение у испытуемых, мы наблюдаем совершенно неоспоримые признаки того, что называем сопротивлением. Итак, мы усвоили, что бессознательная идея изгоняется из сознания виталистическими силами, которые противятся ее восприятию, но не противоречат другим идеям, предшествующим осознанности {15} .

Как указывает Фрейд, бессознательным мыслям соответствует нежелание знать. Подобные неприемлемые мысли и желания могут выглядывать из темных закоулков наших сновидений, намекая нам, что жизнь подчиняется влиянию бессознательного, которое иначе никак не проявляет себя. Как пишет Платон: «какой-то страшный, беззаконный и дикий вид желаний таится внутри каждого человека, даже в тех из нас, что кажутся вполне умеренными: это-то и обнаруживается в сновидениях». «Разум» и «стыд» отходят на задний план, и «начало дикое, звероподобное (…) ищет, как бы это удовлетворить свой норов» {16} .

Итак, несмотря на то что идеи, укорененные в бессознательном, недоступны нам с самого начала, неосознанные идеи однажды годились для осознанного осмысления.

Необязательно разбирать по полочкам затаенный личностный конфликт, чтобы осознать эти мысли, которые возникают неосознанно. Однако человек не станет пересматривать их по доброй воле. Но если мы найдем новое применение слову «дверь» или начнем уважать стариков, то откажемся от прежних стереотипов без слез и сожалений.

Мы можем попасться в плен абсолютных категорий, которые создаем сами (или заимствуем у других), не воспринимая мир в динамичном становлении и развитии, и главным образом потому, что убеждены, что ресурсы ограничены. Но если существуют очевидные и постоянные категории, то можно издать законы распределения этих ресурсов. Если ресурсы не были бы такими ограниченными или если эта ограниченность была бы сильно преувеличена, то категории могли бы и не быть такими жесткими.

Например, университетские квоты изначально воспринимаются как ограниченные. Если интеллект являлся бы единичным, неизменным качеством, то мы могли бы однозначно решить, кто должен поступать в университет, так как у него есть особые интеллектуальные способности. Когда мы поймем, что, как и всему остальному, интеллекту соответствуют разные категории, которые одновременно развиваются и деградируют в зависимости от обстоятельств, то не сможем использовать его как окончательный аргумент в решении вопроса, кому поступать, а кому – нет. Но ситуация может запутаться еще больше, если кто-то начнет возражать, что раз квоты ограничены, то, может быть, так называемые менее одаренные и должны поступать в первую очередь, потому что нуждаются в образовании в первую очередь. Такая аргументация закончится тем, что приемные комиссии будут вынуждены признать, что, как и в случае с начальным образованием, для ограничения доступности университетского образования никаких объективных причин нет – впрочем, именно этот момент они всеми силами стараются отрицать.