Пусть же она удержит хоть кого-нибудь из нас от нового падения…

Дверь открывается, и заходит Мэл с металлической тарелкой. Я потягиваюсь, перекатываюсь на край кровати и ложусь на живот, подперев голову ладонями. Я не могу налюбоваться им. На его тарелке — несколько лепешек, чаша с медом и горсть арахиса. Я прищуриваюсь, вдыхая запах свежей выпечки.

— Ты так долго… — говорю тихонько.

— Хочешь побыть со мной подольше перед уходом? — Он все понимает: смотрит пристально и чуть исподлобья. — Я на всю жизнь с тобой, а ты так беспокоишься о нескольких минутах.

— Мне тоже нелегко, — говорю я, садясь и принимая из его рук лепешку с медом. — Я просто знаю, что так будет правильно. И мне не страшно, знаешь? Мне совсем не страшно…

— Как тогда, в ущельях Гончих?

— Нет, наоборот, — Я улыбаюсь. — Тогда как раз и было страшно. Не-из-вест-но. А сейчас я все понимаю. Я знаю, кто я и где я должна быть. Теперь осталось просто сделать это.

— Ты повзрослела… — Мэл склоняет голову набок. — Ты не такая, какой была, когда спасла меня. Ты сильная… и стойкая. И очень, очень смелая.

— Эти дороги сделают таким кого угодно, — возражаю я. — Твоя дорога заканчивается здесь. Моя — чуть дальше.

Он молча гладит меня по руке, поправляет короткий сползший рукав. Какое-то время мы молча завтракаем. В такие моменты больше всего хочется что-нибудь сказать — сказать красивое и важное, такое, чтоб запомнилось, но ничего не приходит на ум. Я снова думаю, что дорога все упростит. И если что-то должно быть сказано — оно будет сказано, если чему-то полагается свершиться — оно свершится. Я спокойна, я слишком спокойна для человека, сделавшего этот выбор. Я была спокойна вчера, когда человеческий фактор взял свое в моем сознании, и я спокойна сейчас. Я не хочу отступать от своего пути. Впервые выбор дался мне вот так легко.

— Аделар не придет прощаться, — говорит наконец Малкольм, нарушая молчание. — Не сможет. У него сильно разболелась нога. Я заходил к нему, сказал, чтобы лежал и не вставал пока. Он под присмотром Зодчей.

— И твоим, — напоминаю я, улыбаясь. — Конечно же, он ведь не может вечно строить из себя непобедимого, пусть лучше отлежится и подлечит ногу… И скажи ему, чтоб постарался избавиться от костылей до моего возвращения. Без них ему гораздо лучше.

— Да он и сам об этом знает, — Мэл улыбается в ответ. — Но должен же хоть кто-то о нем беспокоиться.

Он говорит это так серьезно, что мне становится не по себе. А ведь он прав. Стерегущий одинок, как никто из нас. Советник предал его, а ни жены, ни возлюбленной у него нет. Теперь к нему вернулся Мэл, но до этого Аделар слишком долго был один. И я не знаю, что творилось у него в душе.

— Хоть кто-нибудь… — эхом отзываюсь я. — Мне жаль его. На самом деле. Он всегда один. Скажи, так было с самого начала?

— Всегда, — отвечает Малкольм. — Сколько я знал его — не было рядом с ним ни одной женщины, а братьев и сестер у него нет. У Стерегущих песчаные дюны не принято иметь двоих или больше… Наверно, это у него в крови. Он одинок. Ему не привыкать.

— Сколько ему лет? — вдруг спрашиваю я.

— Да он на два года меня старше, — отмахивается Мэл, грустно усмехаясь. — А так ведь и не скажешь, правда?

— На два года? Я думала, ему лет сорок пять как минимум… — удивляюсь я. — Да уж, выглядит он старше.

— Стерегущие из эшри всегда быстро угасают, — говорит Мэл. — Вернее… угасали. Потому что я не дам ему сойти в могилу слишком быстро.

— И ты это уже доказал… — Я снова улыбаюсь. — Видишь, любимый? Все правильно. Я верю в это. Я не сомневаюсь. А ты?

— Я не могу сомневаться, любовь моя, — Он наклоняется и целует меня в лоб. — Мы слишком многое прошли, чтоб подвергать это сомнению.

И он, как и обычно, прав. Я думаю о том, какими станем мы, когда все это наконец закончится. Когда мы будем вместе, когда станем настоящей, полной семьей — вместе с Виком. И если б только эшри смогли выйти из своих подземных укрытий, если бы все стало так, как было еще до Первых смут… Я закрываю глаза. Голограммы Зала хроник снова появляются в моих воспоминаниях.

— Скажи, все эшри — здесь? — спрашиваю, не открывая глаз. — Анга ведь говорила мне, что они разбежались по земле…

— Что ж, Королева-Гончая не врет, — Даже в темноте я чувствую его усмешку. — Нет, не все. Оставшиеся — в Азардане.

— В Азардане? — Я распахиваю глаза.

— Да, там, где я жил все эти пять лет… — Малкольм оглядывается по сторонам, как будто нас могут подслушать. — И они… другие. Чужие. Слуги князя азарданского. Предатели.

— В каком смысле, Мэл?

— Главный принцип эшри — полный отказ от работы над оружием, — напоминает он. — Как раз за это мы и были изгнаны. Но были те, кто пересек границы, поднялся вверх, на скалы, и присягнул на верность Азардану. Сейчас они разрабатывают там вооружение для их могучей армии. Настолько мощной, что наши белые отряды — всего лишь дети с деревянными мечами.