– Слушай, – спросил Казанцев на правах друга, – ты и в ресторан так пойдёшь?

– Нет, переоденусь?

– Разве в гражданской одежде можно?

– Почему нельзя.

– Переоденься, не знаю как кому, мне вино при священнике не с руки употреблять…

В ресторане скажет батюшке:

– Ты молодец, Виталя, Бог призвал – ты всё отринул и пошёл. Я бы не смог…

Подобного не было никогда в нашей церкви, никогда больше не будет. В девяностые и нулевые годы Господь Бог мобилизовал армию священников из мирян – призвал к себе на службу сотни и сотни взрослых мужчин. Инженеров и учителей, музыкантов и врачей, водителей и каменщиков, офицеров и профессоров, партийных работников и милиционеров. В этом была жизненная необходимость и Промысел Божий. Иереи прибыли не откуда-то, они были воспитаны той же системой, той же средой, что и паства. Не молодые, только что оперившиеся юнцы, а сформировавшиеся мужи, за плечами которых опыт мирской жизни.

У меня был хороший товарищ – Александр. Эрудит, интеллигент, историк по образованию, изучал философию, писал стихи. После окончания университета работал учителем, затем чиновником, наконец – журналистом… Он повлиял на моё воцерковление, наши столы в редакции стояли рядом, мы много о чём переговорили с ним. В возрасте сорока лет Александр окончил Омское епархиальное духовное училище. Это был один из первых выпусков. Ему, гуманитарию до мозга костей, учёба давалась легко. Учился с интересом, погружаясь в новый для себя мир.

– Александр, пора бороду отпускать, – говорил владыка Феодосий перед окончанием учёбы, – батюшка из тебя импозантный выйдет.

Бог призвал его к Себе: пойдём, поможешь Мне, послужишь во спасение ближних, но Александр не отозвался. За время учёбы в духовном училище романтики в нём поубавилось, понял, какое бремя берут батюшки на свои плечи, и отошёл в сторону. Как те ученики, которые ходили за Христом до той поры, пока Он не сказал: «Кто хочет идти за мною, отвергни себя, и возьми крест свой и иди за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережёт её». Александр придумал себе отговорку: «Ну, какая, спрашивается, из моей жены матушка? А иерей без матушки – ничто». Знал я его жену – совершенно невоцерковлённый человек, но, думаю, была бы не хуже других матушек. Они тоже в подавляющем большинстве были воспитаны атеистическим миром. Откуда другим взяться? Мужья служили в церквях и параллельно возрастали духовно, и матушки с Божьей помощью.

Александр не смог «отвергнуть себя», в корне поменять жизнь. Любил комфорт, сибаритство… Рос у матери один – пыль с сына сдувала, всё для Сашеньки. Супруга, может, и не сдувала денно и нощно, но снизу вверх на интеллектуала супруга смотрела. Не знал он, что такое ходить по магазинам, заниматься бытом. Воспринимал своё положение в семье как данность и вдруг всё изменить. А если владыка пошлёт в село на приход? Где и церкви нет, строить надо, и туалет во дворе, а вода в колодце…

Когда настигнет его смертельная болезнь, коротко произнесёт: «Зря, наверное, не пошёл в священники…» В голосе прозвучит и вопрос, и утверждение – «зря»…

Батюшка Виталий не испугался расстаться с холостяцкой жизнью, не испугался взвалить на себя крест иерея. В сорок лет круто поменял жизнь…

***

А тогда на встрече с однокашниками в Новосибирске крестил Казанцева.

– Мысли не было, – рассказывал, – что Володя некрещёный. В институте много раз вместе заходили в церковь. Благо, церковь рядом с институтом. Идём мимо, время есть – зайдём. Иконы любил разглядывать. Известных святых знал и меня учил, кто есть кто. Скажет, вот Серафим Саровский, вот Сергий Радонежский, это Никола Угодник. И вдруг – некрещёный. Как обычно в первый день всем курсом пошли в ресторан, а на второй нашей группой поехали на дачу к сокурснику. И зашёл разговор о крещении, человек пятнадцать было, трое некрещённых, Казанцев среди них.

– Как так? – спрашиваю Володю. – В церковь ходил, «Отче наш» знал…

– А вот так, – улыбнулся, – всё собирался… Помнится, говорил тебе однажды, что не крещён, наверное, позабыл…

– Не мог такого забыть…

Батюшка я тогда был ревностный, куда бы ни ехал, облачение брал, требник, миро… Мало ли, в дороге всё может случиться, кому-то священник понадобится. На той встрече покрестил наших, в том числе Казанцева.

Так получилось, и отпевал его. Четыре года назад похоронили Володю. Будь другим по натуре, жил бы ещё, а он склада Эрнеста Хемингуэя. Любил его книги и в бокс пошёл, следуя примеру Хемингуэя и его героев. Меры не знал – горел по жизни. Будучи в возрасте не давал себе никакой поблажки, ходил в спортзал, в спаррингах дрался с молодыми так, что с ним боялись связываться, взрывался и молотил всех. Пятьдесят пять, шестьдесят лет – старик для бокса, а по выплеску энергии – юноша. Приезжаем на встречу в Новосибирск. Ему под шестьдесят. Покупает катамаран, ещё что-то и тяжеленные сумки тащит. Я на вокзале попробовал – неподъёмные. На катамаране выходил в Бухтарминское море. Врачи строго-настрого наказали соблюдать послеоперационный режим, в противном случае обещали самые печальные последствия. Он чуть почувствовал себя здоровым, сразу начал активную жизнь: спортзал, походы в горы. Сына берёт, и вдвоём на катамаране идут на острова. А Бухтарма – это море. И красоты морские, и шторма нешуточные. Меня всё агитировал сходить с ним. Если Миша Ложкин, сокурсник, по сей день в хоккей с мужиками играет, но это в охотку, без надрыва. Как у русского мужика – по настроению в хоккей поиграл, в баньке попарился, парю рюмок на грудь принял. У Казанцева всегда всё по максимуму.

Такие натуры, как Казанцев, живут на полную мощность всю дорогу, организм в конечном итоге не выдерживает. За спортивную жизнь столько было травм, переломов. И в драки серьёзные попадал. Это не прошло бесследно. Диагностировали онкологию. Сделали две операции. Вроде – всё хорошо. Необходим режим, а тлеть не для него. Много раз говорил Володе: остановись, остепенись. Года за два до смерти зазвал его к себе в Омск. В соборе была как раз моя неделя. Я рано утром в храм собираюсь, он со мной. Я служу, он в келье поспит, почитает, выйдет погулять по городу, зайдёт в храм, постоит, помолится.

– Хорошо здесь, у тебя, – скажет, – спокойно.

Дня четыре пожил, на большее не хватило. Несколько раз предлагал ему: давай, договорюсь, и поедешь в монастырь в Одессу (тогда на Украине было спокойно). Поживёшь среди монахов месяц-другой. Не будет ни чрезмерных физических нагрузок, ни моральных. Другой мир с размеренной жизнью. Будешь всё делать по воле Божьей и по силам. На службы ходить, в монастырском огороде ковыряться. Захотел – по Одессе погулял, или на море сходил, оно в пяти минутах. Да, соглашался Володя, хорошо бы вот так бы уехать, где тебя никто не знает, пожить без дерготни… И всё собирался. Мол, вот разделаюсь с кое-какими делами и махну. И прособирался.