Младшая сестра по характеру была совсем не такой, как старшая: тихая, спокойная, преданная. Старалась быть послушной, услужливой женой, как предписано конфуцианской традицией, даже ноги мужу омывала. Но, по моим наблюдениям, сердце Ли Лисаня она не затронула. Тем не менее в том, что он расстался с третьей своей семьей, где было двое совсем маленьких дочерей, Ли Лисань также не был субъективно виноват. Так уж сложились обстоятельства.

После того как поднятая им волна восстаний и наступлений китайской Красной армии была подавлена, осенью 1930 года Ли Лисаня вызвали на проработку в Москву. Таково было решение Коминтерна. Отъезд его, как всегда в таких случаях, держался в глубочайшем секрете. Он уезжал, сам не зная, надолго ли. Жена осталась с маленькими детьми на руках, но судьба не пожалела ее. Вскоре она в третий раз стала матерью, а затем оказалась в гоминьдановской тюрьме. Самую младшую девочку отдали на воспитание в чужую семью, и она нашлась лишь после смерти Ли Лисаня благодаря публикациям в связи с его реабилитацией в 1980 году.

Все это кажется просто невероятным в наши дни, но Ли Лисаня, на мой взгляд, не следует упрекать в бессердечии, ибо он не мог распоряжаться даже своей судьбой: Москва не разрешала ему вернуться на родину, и процесс так называемого политического перевоспитания обещал принять затяжной характер. Поняв это, Ли Лисань написал письмо жене и, объяснив свое положение, предоставил ей полную свободу в личной жизни. Письмо повез в Китай Чжан Вэньтянь, а передал в руки женщины Чжоу Эньлай.

Ли Чуншань покорно приняла перипетии судьбы и подчинилась решению партийной организации, которая поручила ей играть роль фиктивной жены Чжан Вэньтяня для прикрытия его конспиративной деятельности. Такой способ прикрытия был очень распространен в шанхайском подполье. Из-за Чжан Вэньтяня ее и посадили. Пришли арестовывать, его не было дома. Ли Чуншань ухитрилась-таки вывесить на окне связку красного перца – условный знак опасности. Чжан Вэньтянь заметил этот знак с улицы и скрылся, а ее забрали в тюрьму вместе с маленькой дочерью Ли Лисаня Ли Ли, оставшейся при матери.

Обо всем этом я узнала совсем недавно, и мне стало искренне жаль эту женщину. Но вины моей в этой истории нет никакой, ибо в то время я еще не была даже знакома с Ли Лисанем.

И, наконец, о той жене Ли Лисаня, которую я мельком видела в Хабаровске. Звали ее Ли Ханьфу (фамилия Ли – одна из самых распространенных в Китае). В Китае она работала учительницей музыки и английского языка, вступила в партию, вела работу среди женщин. Ли Лисань с ней познакомился уже в Москве, когда после проработки его направили на учебу в Ленинскую школу, а она училась в КУТВ под именем Надежды Неверовой.

В архивах Коминтерна сохранилось личное дело Неверовой, в котором, в частности, отмечаются ее «мелкобуржуазные наклонности»:

У меня сложилось впечатление, что Надя Неверова была веселой, но немного легкомысленной молодой женщиной. Ли Лисань не был ее первым мужчиной. От первого распавшегося брака у нее остался сын, которого она передала в советский детский дом. И с Ли Лисанем она долго не прожила. Как он мне объяснял, испугалась потока критики в его адрес. Не всякая согласится быть женой «оппортуниста»!

Ли Ханьфу попросилась назад, на родину. Уехала и пропала. Ее сын считал, что ее могла убить гоминьдановская охранка, едва она пересекла границу Китая. Но совсем недавно в книге «Университет им. Сунь Ятсена в Москве и китайская революция» промелькнуло упоминание о том, что по возращении на родину она была послана на работу в Советский район [46] на северо-востоке провинции Цзянси [47] . А далее ее следы снова теряются в кровавом китайском водовороте. Судьба этой женщины осталась неизвестной даже ее сыну.

Сын ее, родившийся и воспитывавшийся в России, носил имя Вова. После отъезда его матери в Китай Ли Мин продолжал навещать мальчика в детском доме в Монине и позднее, когда мы поженились, приводил в наш номер в «Люксе», на праздники брал с собой на гостевую трибуну на Красной площади – одним словом, всячески опекал. Круглолицый стриженый мальчик вначале был уверен, что Ли Мин – его отец, но, даже узнав правду, продолжал называть его «папа». Я была слегка шокирована, но Ли Мин с улыбкой пояснял: «У нас в Китае так принято». Позже я узнала, что действительно не только отчима обязательно называли «папа», а мачеху – «мама», но также существовала традиция при живых родителях иметь еще и приемных «папу» и «маму». А в среде революционеров вообще очень часто детей передавали друг другу на воспитание или, как по-китайски говорилось, «дарили».

А с Володей Неверовым, который по окончании советского вуза в середине 50-х годов вернулся в Китай, наша семья поддерживает дружеские отношения до сих пор.

С конца 1935 года Ли Мин с невероятной настойчивостью при каждой встрече начал заговаривать о женитьбе. Я колебалась.

Меня не смущали его многочисленные жены и дети (дело прошлое!), не волновала и разница в возрасте – пятнадцать лет, но беспокоило будущее. Я прекрасно понимала, что Ли Мин не волен в себе: сегодня он здесь, а завтра – негласный приказ, и он может в любой момент покинуть Москву. Я даже не узнаю, что с ним. Такие примеры я уже видела. Ли Мин познакомил меня с Женей Гомберг, работавшей его секретарем в Профинтерне. Она приходила со своим сынишкой – восточного типа мальчиком. Муж Жени Вэнь Шичжэнь находился где-то в Китае, вестей от него не было. Осталась одна с ребенком и жена тогдашнего Генсека КПК Чжан Вэньтяня (Измайлова), убежденная партийка, ходившая в кожаном пальто, как женщина-комиссар в «Оптимистической трагедии» [48] . (Сын ее, оказавшийся в начале войны в пионерлагере в Белоруссии, потом пропал без вести.) Несколько раз отъезжал в секретные командировки и Коля Васильев, и Сальда никогда не была уверена, вернется ли он.

У меня было ощущение, что я бросаюсь в омут с головой.

Но я знала, что Ли Мин переживал нелегкую пору, что он очень одинок в России. Не хотелось наносить ему еще один удар. Пусть не думает, что я тоже боюсь связать свою жизнь с «оппортунистом»!

Решение пришло бесповоротно.

Сальда меня поддержала, а вот с Клавой творилось что-то непонятное. В последнее время она начала отходить от меня, проявляла холодность. Она была человек в себе, сдержанная и скрытная, но явно не одобряла развитие моих отношений с Ли Мином. Возможно, в ней играло ущемленное женское тщеславие, чувство оскорбленного самолюбия: как же, предпочли не ее, а Лизу! К Ли Мину особого чувства она не испытывала, но ведь она привыкла быть первой! После моей свадьбы наши дружеские отношения окончательно прекратились.